В.Б. Но судя по вашей же прозе, вы — книжный человек… Вы откровенно опираетесь и на Достоевского, и на Гоголя.

А.П. Я закончил два университета, в России и в Германии. Естественно, всю мировую литературу неплохо знаю. Постоянно читаю Федора Достоевского. Люблю Гоголя. За последнее время перечитал "Идиот" для того, чтобы не было случайных параллелей в моём романе. Всё бывает. Когда я познакомился с лауреатом Нобелевской премии по экономике, американцем Кане, я удивился, у нас одни и те же темы, та же виртуализация мирового хозяйства. Но ни я у него, ни он у меня не могли списать. Книги выходили почти одновременно. Параллельные мысли. Вот такая же боязнь повторения была у меня, когда я писал "Изгоя", специально перечитал финал "Идиота", чтобы не было ничего похожего. Слава Богу, у меня оказалось нечто совсем другое.

Недавно вновь перечитал "Шинель" Гоголя. Подумал, двести лет прошло, и современная литература совсем другая стала. Не хуже, не лучше. Но мир другой описывает. Люди двести лет назад другими были. Сам интеллект человека изменился, стал изощрённее. Типы, может, и остались схожие, а былой простоты нет.

В.Б. На это я и обратил внимание в своей рецензии "Изгой Потёмкин". Заметно влияние русской классики, но ситуации описаны самые современные, типы взяты из нынешней действительности. В своё время блаженный Августин сказал простые слова: "Возлюби — и делай, что хочешь". И на самом деле, когда есть основа в человеке, есть благодать Святого Духа, то не надо думать над своими поступками, ты можешь вольно поступать во всём, ибо никогда не перейдешь границы добра. Но многие ваши современные герои живут по укороченному принципу: "делай, что хочешь", отбросив эту мешающую им начальную аксиому "Возлюби". Вы не жалеете их, усиливаете гротеск, расправляетесь с ними, но видно, как тяжело и автору и вашему главному герою. Кстати, заметна автобиографичность главного героя и в повести "Я", и в рассказах, и в романе "Изгой". Так это, или не так?

А.П. Конечно, в книгах задействован весь мой жизненный опыт. Это то, что происходило со мной, пусть изменены какие-то реалии, изменены фамилии персонажей. Если ты пишешь о кризисе человека, то без каких-то ярких примеров, не выдуманных, а реальных, прочувствованных, не обойтись. Есть и эпизоды, взятые из моей жизни.

Допустим, в Большой театр я привёз Григоровичу на двух грузовиках лебедей из живых цветов. Его, как известно, Васильев изгнал оттуда. И для Юрия была большая радость, когда ему предложили вновь ставить балет в Большом театре. Он парил. У него было великолепное состояние души. Хотелось поддержать его, вот и придумал такой подарок — анонимный, просто от зрителей — вынести на сцену. С надписью "Приветствуем возвращение в Большой театр Юрия Григоровича". Слово "великий" я на всякий случай убрал. Всё равно не допустили. Ощипали этих лебедей и выкинули. Не позволили мне также оплатить бегущую строку над сценой с поздравлением. Какая, спрашивается, крамола в таком желании уважить мастера, придать событию достойное того оформление? Так же случилось и в театре Любимова, где я хотел поздравить Валерия Золотухина. Тоже не разрешили вынести корзину с цветами, которую я символически заказал оформить в виде полутораметрового бокала. Зависть душит людей. Это реальные эпизоды, окружающий нас реальный страшный мир. У меня мало полностью придуманных вещей, единственно, в текстах я отстранялся от своего участия в событиях, занимал как бы позу наблюдателя. Конечно, герой повести "Я", как и другие персонажи, — это не прямая трансляция меня самого. И все партийные, например, истории, описанные в повести, были где-то услышаны или увидены, но проходили без меня. Так что в ход идет вся накопленная за жизнь фактура.

В.Б. А вы сами, Александр Петрович, в своё время состояли в КПСС?

А.П. Да. Я и не стесняюсь говорить об этом. В 23 года вступил, в 27 лет меня оттуда попёрли. Приписали "побег на Запад": была в те годы такая охота за невозвращенцами. А я, по неосторожности, в заграничной командировке совершил несанкционированную поездку на автомобиле в приграничный населенный пункт — передал посылку от своих друзей. Из меня тогда впервые КГБ и ЦК КПСС сделали чуть ли не шпиона. Представили дело так, будто я ездил в Мюнхен, на радио "Свобода" — просить работы и политического убежища. При этом мимо внимания этих органов почему-то прошло упоминание в трудовой анкете, что моя мать — немка, а, следовательно, никакого убежища мне просить не надо: ступив на германскую землю, я автоматически получал немецкое гражданство. Но в тот момент я и в голове еще не держал мысли о переезде на Запад, меня обуревал вполне комсомольский карьерный энтузиазм. Мотался по великим стройкам коммунизма, жил неделями на БАМе…

В.Б. Вы начинали как молодой и энергичный советский человек, переполненный всяческих надежд на будущее и рвущийся делать реальные дела. Потом вы выехали в Германию, так как у вас есть в роду немецкие корни, и в Германии совершили уже второй взлет, добились явных успехов, что было не часто среди немцев, возвращающихся из России.

А.П. Есть такой журнал "Космополитен". В 1985 году его немецкая версия публикует мою фотографию и пишет: обнаружен резидент советской разведки в Германии. Их удивили мои успехи в Германии. Решили, что это дело рук спецслужб. На самом же деле немцы меня дотошно со всех сторон проверяли: как же, работал в "Комсомольской правде", переехал, раскрутился, завел собственное дело. Кто такой? Мать — немка, документы чисты, но и верно, подозрительно, что приехал человек из Советского Союза и вдруг начали вокруг него бушевать деловые волны. Очень активный человек всегда привлекает внимание. Уже в те годы, еще при советской власти, мне удалось осуществить множество совместных проектов, "Бурда моден" в России, реклама немецких фирм в "Известиях" и так далее. Сегодня активных стало больше. Но в начале перестройки в бизнесе ещё была тишина, все чего-то боялись... Вернулся в девяностых годах в Россию — и здесь вновь то же самое: журналист Хинштейн приписал меня уже к немецко-английской разведке. Назвал главой грузинской мафии, сочинил, что я скупил все военные заводы. А на рисунке я был показан с мешком, откуда торчат всякие пакистанцы, которых я, якобы, перевожу через границу.

В.Б. У меня тоже был подобный случай. Когда я в те же девяностые годы стал ездить по Америке, выступал в Пентагоне, Госдепартаменте, встречался с лидерами правых консерваторов, с деятелями русской эмиграции, в "Вашингтон пост" появилась заметка, где меня назвали известным деятелем КГБ, чуть ли не в генеральском чине, а здесь в России, наоборот, были встревожены в том же самом КГБ моим выступлением на съезде НТС, участием в съезде правых сил в Атланте. Хотя я всего-то готовил книгу о творчестве второй эмиграции. Высовываться всегда и в любом обществе опасно, но зато интересно. И есть шанс на победу. Вы его использовали на сто процентов. Но удовлетворены ли вы такой жизнью? Устраивает ли вас нынешнее состояние экономики в России? Довольны ли вы своими коллегами по русскому бизнесу? У меня ощущение, исходя из ваших же книг, что вы "свой среди чужих, чужой среди своих". Ведь кроме таких психологических повестей с автобиографической окраской у вас есть откровенно вымышленные повести "Стол" и та же "Мания", где Вы выступаете в роли сатирика, разгребателя грязи. Издеваетесь над современным чиновничеством и дельцами от бизнеса. Вы становитесь как бы на позиции газеты "Завтра". Очевидно, недовольство нынеш- ним состоянием российского общества давно зрело в вас, и, наконец, прорвалось в прозе, бичующей и протестной.