В.Б. Вы радуетесь тому, что стали писателем?

А.П. Я радуюсь, когда я пишу. Это благодать для меня. Это состояние мне очень нравится. После работы я уже иронически смотрю на своё писание. Такое ощущение, будто не я эти книги написал. Я даже не помню иногда, что и где написано. Поток сознания идёт, и я его фиксирую. Пишу на листе бумаги лишь фамилии своих героев, чтобы не путаться, когда сажусь за компьютер. В день пишу минимум четыре страницы текста. Повесть — за месяц-два. При условии бизнеса, науки, детей и других нагрузок.

В.Б. Будем ждать ваших новых книг. И удачи во всём!

Она шла в кабинет босса. Госпожа Ладыгина выглядела моложе своих лет. В ней не было ничего соблазнительного, а недостатки сразу обращали на себя внимание. Выпученные, огромные, с какой-то едва уловимой злостью глаза, болезненная худоба верхней части тела и непропорциональная округленность нижней, острые черты лица, при определенном ракурсе даже несколько мужские, цепкие длиннющие руки и узкий лоб указывали на этническую мешанину в роду женщины. Казалось, это было смешение кавказского* и тянь-шанского типов. Это был коктейль из жилистой, упрямой злючки, болезненной особы, лишенной природой женских форм, — с одной стороны, и хищницы, страдающей комплексом собственной неполноценности, а потому агрессивной и напористой, — с другой. У нее был мелкий, но быстрый шаг, впрочем, как у всех низкорослых, худющих женщин. Перед тем как открыть дверь шефа, она пристально взглянула на коробочку. Видимо, что-то в ней разглядела, потому что прошептала очень злорадно, даже желчно: "Я еще посмеюсь, как взметнется твой самый гордый. Ха, ха, ха! Такую красавицу ты еще не видел, ты еще не познакомился с ее эротическими способностями, с ее дурманящим волшебством". Она вошла в кабинет, услышала нудные звуки падающей воды в ванной и направилась к патрону. Увидев ее, господин Нелипов тут же бросил: "Помой меня и взбодри егесtiсus. Ну, как обычно!" — "Я так и думала, — пронеслось в ее голове, — он попробовал эту новенькую на вкус, а теперь страдает, что его гордец уныло прикорнул".

Тут необходимо отметить одну яркую особенность Алексея Семеновича, впрочем, не совсем русскую, а скорее какую-то грузинскую, а может быть, даже азербайджанскую. Господин Нелипов никак не хотел ощущать себя опустошенным после стремительного фонтана егесtiсus. Струйки душа прятали и скрывали эти его мрачные, нездоровые ощущения. Поэтому после этого приятного он тут же залезал под душ и вызывал свою сотрудницу Алю Ладыгину, чтобы та самыми различными манипуляциями и хитроумными технологиями пробуждала самую гордую часть тела московского предпринимателя. И было совершенно неважно, где он сам в этот момент находится, в офисе или каком-нибудь другом столичном месте. Ведь он являлся истинным хозяином своего российского бизнеса и своих столичных кадров. Правда, когда ему приходилось выезжать, ну, скажем, в Ростов или Челябинск, а уж тем более в голландский Утрехт или испанскую Кордову, чтобы не впасть в расходы, он тайно брал с собой тот самый инструментарий, которым пользовалась госпожа Ладыгина. Но не чужой, а свой частный, нелиповской, скрывающийся в специальном сейфе банка "Водочный". А когда этих причиндалов под рукой не оказывалось, ему на помощь приходил собственный lingua. Он выключал свет и пользовался им ничуть не хуже, чем сама его московская референтка. Но эта была тайна за семью замками, о ней никто не знал, и никаких подозрений ни у кого не возникало, кроме самого мастера ремесла Али Ладыгиной. Изучив своего босса, она почувствовала, что без ее рецептов он никак не найдет спокойствия и уверенности. Впрочем, стеснялся Алексей Семенович своего командировочного скрытого обыкновения совершенно напрасно. Ведь уже давно всем известно, что немцы, чтобы сберечь копейку на лишнюю кружку пива и сосиску, стригут себя сами, весьма тщательно и без рекламаций. Англичане, не доверяя своего тела арабским фантазерам, блуждающим по баням, как отдыхающие по Английской набережной в Ницце, давно научились собственноручно мылиться, даже ухитряются старательно тереть мочалкой собственные спины, чему еще не научились мужчины никакой другой нации. Французы, чтобы за границей не быть обвиненными в голубизне или в других цветах сексуальной ориентации, привыкают гулять сами по себе, нарочито демонстрируя, что всегда готовы гульнуть, как с дамой, так и с мужчиной, что у них открытые и передовые взгляды, особенно в вопросах пола и философии времяпрепровождения. И только одни итальянцы так и норовят на счет фирмы пригласить в командировку модниц из Румынии, Словакии, других стран, где бедность давно перестала быть пороком, превратившись в университет весьма престижной и прибыльной профессии.

Итак, госпожа Л. сбросила одежду, встала под душ, накапала на язык шампунь, опустилась на колени, привычно и собранно, и стала намыливать самые чувствительные части тела своего хозяина. Нет, не о гигиене заботилась женщина. Это была ее стихия. Страсть! В этот момент glossа — становился совершенно необычной частью ее анатомии. По ее команде он мог оказаться бархатным и нежным, шершавым и колким, длинным и узким или широким и коротким, ядовитым и взбадривающим. У нее сохранилась методика тренировки собственного языка, которую она заимствовала в университетские годы у преподавательницы с лесбийскими наклонностями, проведшей в сталинские годы в холмогорской женской колонии не одну пятилетку. Да, да, она была тоже великая мастерица глоссовских увлечений и причуд. Нигде в мире linguа не оттачивался, не гравировался, не шлифовался так бесподобно, так фантастически причудливо, не имел способности так слащаво угождать хозяину, так беспощадно губить, смертельно жалить, до смерти больно кусать недруга властителя, как в СССР. Поэтому и сегодня многие считают, что самая лучшая на планете школа мастерства linguа была в коммунистической империи. Госпожа Ладыгина овладела этим мастерством безукоризненно, ее способности расцвели, совершенствовались не только на практических занятиях с госпожой профессоршей, но и на комсомольских тусовках. О ее мастерстве говорили в курительных комнатах, в Сандуновских банях, в рюмочных, в Матросской тишине и в Бутырских камерах. На фирме "Шоко трейдинг" она была вне конкуренции. Если бы в Москве проводился чемпионат города по glossa мастерству, то она могла бы претендовать на призовое место. Сказать за всю Россию сложно, но в столице она была вне конкуренции. Она мылила тело повелителя страстно, бережно, маниакально. Самоотверженно взявшись за егесticus, она самым непостижимым образом стала осыпать его ласками, с истерзанным, отрешенным самодовольством голубить его, уснувшего, сморщенного. Потом ее язычок начал счищать перхоть на голове, выкорчевывал шматки бельевого хлопка из пупка, серу из ушей. С коленок слизывал ссадинки, между пальцами ног старательно доставал соринки, счищал с пяток мозолевые наросты. Ее lingua срезал лишние волосы у паха, на спине, под мышками; старательно, словно чистильщик в пятизвездочной гостинице начищает до блеска обувь, нет, как горничная — бронзовые ампирные лампы, нет, пожалуй, как ювелир перед продажей натирает бриллианты в золотой оправе, именно так Ладыгина готовила егесticus. Особенно она глянцевала розовую шляпку, ее язычок очищал кутикулу на пальцах, мылил мошонку, старательно с причмокиванием, чтобы нравиться хозяину, вылизывал анус. Вдруг она услышала требовательный голос хозяина: "Что, не понимаешь, начинай главное! Говорю уже третий раз!" Она хотела сказать, что увлеклась, забылась, увязла в чувствах, не расслышала, но решила промолчать. Госпожа Ладыгина выключила воду и полотенцем насухо вытерла все части тела. После этого она достала флакончик с какой-то жидкостью, взяла ее на язычок и стала кончиком glossa наносить ее на шляпку самого гордого органа, приговаривая самой себе: "Сейчас натру тебя, голубчик, напущу на тебя слабый раствор меда акации, подожду, пока ты пообсохнешь, чтобы легкая липучесть возникла, а затем посажу одно милое существо, которое тебя в должный порядок приведет". Тут надо отметить, что госпожа Ладыгина имела обыкновение разговаривать с егесticus, как с живым существом, имеющим слабый, ограниченный, но интеллект. Впрочем, не она одна, в нашем городе многие женщины, чтобы не докучать мужчинам болтовней, после перестройки и гласности приспособились разговаривать исключительно с этим самым, часто задумчивым и не очень активным органом. Ее разговоры с ним нередко носили дискуссионный характер. И ей самой казалось, что он реагирует на ее критику и рекомендации. Что только не придет в голову сумасбродной москвичке? Госпожа Ладынина вытащила из коробочки какое-то насекомое и посадила его на шляпку. Алексей Семенович закрыл глаза, тихо и коротко спросил: "Кто?" — "Новинка. Поющая цикада из Батуми. Наслаждение неописуемое. Крылья у нее оборваны, она с такой нежностью начнет крутиться по шляпке, потому что липучесть меда не позволит ей набирать скорость шажков для полета. Надышится пьянящим ароматом акации, ее любимого растения, и запоет протяжные песенки. Всё это так возбуждает! Таинственней, деликатнее, чем самая откровенная порнуха! Всего несколько таких волнительных минут, и он поднимется. Еще древние греки пользовались подобными уникальными способами. Может быть, сам Платон или Аристотель." У дамы было университетское образование. Она легко могла вбрасывать громкие имена в любую дискуссию, словно сердобольный повар, подкидывающий кости голодным, обездоленным собакам. Но если животные сразу определяли пищу и качество, то собеседники столичного спеца по деликатным поручениям, как правило, не могли оценивать ее высказываний. Кого сегодня интересуют великие имена прошлого? Столица увлечена лишь именами быстроменяющегося административного ресурса. Назовите студенту, аспиранту, ученому-физику или филологу, предпринимателю или бездельнику, путане или милиционеру имя любого главы районной администрации, любого префекта Москвы, главы управы, члена правительства, его заместителей или более мелких чиновников: они знают о них всё! Имена любовниц, размеры взяток, крышу, потенцию, сексуальные предпочтения, лекарства, которыми пользуются во время этой потехи и другие, даже самые мельчайшие подробности биографии и привязанностей. Что там Сократ, Аристотель или Кант? Разве с этими именами проживешь? "Если вам не понравится поющая цикада, у меня приготовлены еще два сюрприза", — нисколько не отвлекаясь от поставленной задачи, бросила эксперт по мастурбации. — "Нет, нет, — почти шепотом сказал господин Нелипов. — Хорошо! Ой, прекрасно! Помолчи! Ой, ой, ой! Замечательно! Еще чуть-чуть!" Господин Нелипов в своем необычном состоянии буквально ликовал — как умирающий от жажды, которому поднесли воду, как лапландец, оказавшийся в цветущем яблочном саду или на берегу пронизанного июльским солнцем моря, как сибиряк, обретающий бронзовый загар. Чем можно было бы сейчас заменить сказочный дурман южного насекомого? Какое другое чувство своей энергией смогло бы подавить эрос? Существовала ли музыка, способная заглушить такое волнительное пение цикады? Можно ли найти в природе другие существа, которые своими шажками по шляпке плоти так бесподобно будоражили бы воображение? Нет, среди доступных человеку живых и искусственных инструментов такого средства не было.