— Я просто привыкла обращаться к теть… к Анне Ивановне, — поправилась Тамара. — А то, в какой форме я попросила разрешения отлучиться к соседям — разве есть разница?

— Вот так эта дерзкая сопля разговаривает со мной постоянно. — Домоправительница покачала лошадиной башкой. — Ты ей слово, она тебе десять. Никакого почтения, никакой благодарности. Одна только неприкрытая ненависть к тем, кто искренне хочет ей помочь… Любое проявление заботы этой девчонкой истолковывается только превратно.

— Про проявление заботы я уже слышала от дяди Игната, когда он в бане кривлялся передо мной в своих красненьких плавочках. И грозился отхлестать меня веником, — не удержалась Тамара от того, чтобы не двинуть толстуху в самое больное место. И тут же в ужасе шарахнулась в сторону…

Светлана Петровна с размаху обрушила на стол свой пудовый кулак и с удивительной для ее массы резвостью вскочила на ноги. Отлетел в сторону опрокинутый стул. Испуганно уставилась на взбешенную дочку Анна Ивановна. Удивленно крякнул Петр Тимофеевич.

— Ты еще смеешь скалить зубы! У тебя еще достает наглости вслух припоминать эту историю с баней, которая на девяносто процентов состоит из вранья!

— Неправда!

— Правда! — Домоправительница постаралась взять себя в руки, даже поставила на место стул и, сбавив на несколько децибелов громкость, обратилась к родителям: — С баней я разобралась. То, что кто-то пытался над ней надругаться, — Светлана Петровна смерила строгим взглядом Тамару, — это плод ее больного воображения. Уж кому как не мне, это знать… Игнат в предбаннике забыл сигареты, вернулся за ними и имел неосторожность спросить через дверь, как у девчонки дела. Уж не знаю, что при этом ей взбрело в голову, но она выскочила из парной и плеснула в него из ковшика кипятком.

— Враки! Все это враки, и вы это отлично знаете! Но я не буду пытаться что-нибудь доказать. Все равно лбом стену не прошибешь. Все равно поверят не мне, а вам, Светлана Петровна. И дяде Игнату, хоть даже он меня изнасилует.

— Мразь! — на этот раз Светлана Петровна не стала стучать кулаком по столешнице и опрокидывать стулья. Она даже не выкрикнула: «Мразь», она это прошипела.

— Я знаю. Вы мне это уже не раз говорили. — «Если что-то и делать, то доводить до конца, — подумала Тамара, — если и портить отношения с жирной свиньей, то портить их окончательно.» И спросила скорее для смеху, нежели рассчитывая получить разрешение: — Так я схожу подышать свежим воздухом?

— Убирайся к себе! Никакой улицы!

— Но я сегодня даже не выходила из дому.

— И не выйдешь! Все, твоим гулянкам конец. Завтра утром уезжаем домой. А до отъезда чтобы не спускалась со своего чердака.

— Как, даже нельзя в туалет? — улыбнулась Тамара. Несмотря на всю мерзость сложившейся ситуации, ей доставляло удовольствие сознавать, что сейчас она выглядит на порядок достойнее все более распалявшейся Светланы Петровны. — И нельзя будет спуститься поужинать?

— Сиди голодная.

— Хорошо. Еще один факт, который я предъявлю, когда пойду к инспектору по охране детства — то, что вы меня морите голодом.

— Убирайся, сказала! — Рожа у фрекен Бок пошла красными пятнами, и толстуха с трудом удерживала себя от того, чтобы опять не вскочить и не начать опрокидывать стулья. — Мама, папа, — буквально взмолилась она, обращаясь к родителям. — Вот, полюбуйтесь на благодарность этой паскуды за то, что не оставили ее после смерти родителей, подобрали, пригрели. Кормим, одеваем…

«Не припомню ни одной тряпки, которую ты мне купила!»

— …Сколько я с ней обошла кабинетов, сколько комиссий! Сколько угробила времени! И что же получаю в ответ? Неприкрытую ненависть за то, что пытаюсь воспитать из нее достойную девушку. Ишь ты, к инспектору по охране детства она собралась. Все знает, все выяснила. А не плюнуть ли мне на все? Пусть живет, как захочет, в каком-нибудь интернате! Пусть рожает в пятнадцать! Пусть спивается к восемнадцати!..

— Света, Света! Что ты говоришь! — притормозила дочку Анна Ивановна. И перевела взгляд на Тамару: — Ты тоже хороша. Я сейчас слышала, как ты грубишь. Попроси прощения и иди посиди на крылечке. Скоро и Кирилл подойдет…

— Нет, мама! — перебила толстуха. — Никаких извинений я не приму — это во-первых. А во-вторых, о каких Кириллах может быть речь? В тринадцать-то лет?! Не рановато ли начинать думать о мальчиках…

«Да ты мне просто завидуешь. Никто никогда не смотрел на тебя иначе как с отвращением! Готова спорить на что угодно, что ни с одним парнем ты здесь не гуляла. И никого достойнее моего дядюшки ты найти так и не смогла. А теперь вымещаешь всю обиду на свою несложившуюся судьбу на мне».

— Ну, Света, — еще раз попыталась замолвить за Тамару словечко Анна Ивановна. — Пусть уж последний вечер…

— Нет, мама!.. В третий раз повторяю: нечего здесь топтаться. Все равно ничего не выстоишь. Иди в свою комнату.

— Я убегу! — сказала Тамара.

— Попробуй.

— Попробую! — Тамара решительно вышла из кухни. — Все равно убегу! — прошептала она и поднялась к себе в комнатушку.

«Только надо одеться, — она небрежно швырнула халат на кровать и принялась натягивать джинсы. — Сегодня всю ночь прогуляю с Кириллом. А завтра хоть надорвись, Толстая Задница, мне будет глубоко наплевать на все твои вопли. Но если ты решишься еще на что-нибудь — например, коснешься меня хоть одним пальцем или опять попробуешь посадить на диету, — то учти: в Пушкине сразу пойду к тебе на работу и расскажу про то, как ты надо мной издеваешься, как покрываешь своего развратника мужа. Пусть лучше меня определят в интернат.»

Когда Тамара уже надела свитер, дверь приоткрылась, и в комнату сунулась домоправительница.

— Значит, все же решила уйти, — мрачно констатировала она, окинув тяжелым взглядом одетую девочку. — Ну, хорошо же.

Дверь захлопнулась, и тут же за ней раздалась какая-то непонятная возня.

«Чего ты там шаришься?» — Тамара удивленно замерла возле кровати. А уже через секунду бросилась к двери, с разбегу врезалась в нее плечом. Еще раз… Еще…

— Жирная сучка!!!