— Ты же видишь, сюда просто некуда втиснуть даже самый маленький компьютерный столик. Потерпи еще три недели. И прошу тебя, не напоминай мне о компьютере. Я пока еще не страдаю провалами памяти.

— Хорошо, потерплю! — Девочка яростно щелкнула тумблером на пульте управления, и рифленая лента «дорожки» заскользила с удвоенной скоростью. — Потерплю!!! Заметано, босс! Вот уж чему я научилась лучше всего, так это терпеть! Прямо хоть отправляйся на первенство мира и становись чемпионкой! Но я не хочу быть чемпионкой! Ты понимаешь?!! Я мечтаю всего лишь вдохнуть хоть глоточек свежего воздуха и вспомнить, как выглядит солнце! — Еще несколько щелчков регулятором скорости. — Я мечтаю хотя бы раз в год помыться под душем, а не в тазу! Я вся насквозь провоняла потом!

Монучар молчал. А что ему было сказать в ответ?

— Извини, Моча. — Тамара выключила тренажер, оперлась на пульт управления, восстанавливая дыхание. — Кажется, у меня стремительно сносит крышу. Происходит то, чего не смогли добиться Толстая Задница и дядька Игнат… Неужели мне нельзя хотя бы на час подняться наверх и просто посидеть возле распахнутого окна? Ты можешь приковать меня к батарее наручниками.

— У меня нет наручников, — уставившись в пол, пробормотал Монучар.

— Там сейчас лето, — мечтательно прошептала Тамара. — Тепло. Солнце еще не зашло…

— Там сейчас идет дождь.

— Я хочу дождь! Я мечтаю под душ! — Девочка отступила от тренажера и вдруг с разворота хлестко влепила ногой по пульту управления. Пульт даже не дрогнул. Ступня онемела. — Чего уставился?!! А пу проваливай!!! — окончательно взорвалась Тамара. — Проваливай, слышишь!!! Я хочу в туалет!!! Пшел вон из комнаты?!! Или мне влепить тебе по морде, чтобы понял?!!

— Я не хочу тебя провоцировать. — Грузин тяжело поднялся с табурета, поплелся к двери. — У тебя теперь и без того будет болеть нога. А чтобы влепить мне по морде, тебе предстоит еще долго тренироваться. Спокойной ночи, Тамара. Отдыхай. Мне кажется, сегодня ты просто перезанималась.

Он ушел, а девочка еще долго, установив тренажер на один из наиболее жестких режимов, несмотря на боль в отбитой ступне, изводила себя бегом, пока не темнело в глазах и во рту не появлялся привкус крови. Тогда она, сев на шпагат, давала себе короткую передышку. И снова бег до изнеможения… Опять шпагат…

Потом ее рвало. И всю ночь она не могла уснуть. А наутро болели все без исключения связки и мышцы так, будто вечер накануне она провела в молотилке. Когда Монучар принес завтрак, девочка еще лежала в постели и не сводила с грузина злобного взгляда.

— Как себя чувствуешь? — участливо спросил Монучар, устанавливая на тумбочку поднос. И не удостоился никакого ответа.

Хотя Тамара понимала, что неправа, что самой стало бы легче, если бы извинилась. Но внутри продолжали бурлить остатки вчерашней злобы. Девочка мечтала сейчас об одном: чтобы Моча скорее убрался из комнаты, и она опять встала бы на эту проклятую «беговую дорожку». И опять довела бы себя до полнейшего изнеможения. И до рвоты. А потом бы заставила себя заниматься ненавистными химией и биологией. И решать задачки по физике — самые сложные, отмеченные в задачнике звездочками.

«Никак у меня начала проявляться склонность к самоистязанию? — подумала она, влезая в спортивный костюм, когда Монучар вышел из комнатушки. — Нет, это просто нервный срыв. Это скоро пройдет. Вот только что странно: когда мне было в миллионы раз хуже, когда надо мной измывались толстуха и дядюшка, я ни разу не чувствовала ничего подобного вчерашнему приступу необъяснимой злобы. И это несмотря на то, что мое существование улучшилось здесь во сто крат. Меня даже балуют.

Вот и избаловали! Может, это реакция на послабления? Надо всерьез последить за своим поведением. Надо учиться себя контролировать. И уж ни в коем случае не выплескивать свои эмоции на Монучара…

Все! Заметано! Я сегодня же вечером должна перед ним извиниться!»

…Она извинилась, и в тот день они с Монучаром в самой дружеской обстановке провели вместе несколько часов после ужина. Сначала пытались смотреть какой-то малобюджетный ужастик. Не досмотрели, и Моча вызвался помочь Тамаре по физике и математике. И просто поразил девочку тем, с какой удивительной легкостью щелкает самые сложные задачки, параллельно объясняя решения настолько доходчиво, что девочке ни разу не пришлось попросить: «Повтори еще раз. Вот здесь я не поняла!»

Потом они еще долго сидели у тумбочки, пили чай, и Монучар очень занятно рассказывал о своем детстве, которое провел в Кобулети, на побережье Черного моря. Там, где растут настоящие пальмы, а в январе бывает так же тепло, как в Ленинграде в апреле.

Все было просто отлично в тот вечер.

… А на следующий день Тамара ударом ноги разнесла в мелкие щепки свой хлипкий пюпитр. Она так и не поняла, зачем это сделала.

НЕЧТО, — девочка ощущала это каждой клеточкой своего организма — уже почти выбралось на поверхность.

Монучар опустил на тумбочку поднос с едой, молча собрал с пола остатки пюпитра и, прихватив ведро, вышел из камеры. Через минуту вернулся, поставил парашу на место и ушел уже насовсем. В дверном замке скрипнул ключ.

За все это время они не обмолвились ни словечком. Пока Моча занимался уборкой, Тамара сидела на кровати в позе «лотоса» и отчужденно пялилась в экран телевизора.

Она дождалась окончания фильма, спокойно нажала на кнопки на пультах, отключив и видик, и телевизор, взяла с полочки магнитолу, размахнулась и от души шваркнула ее об оклеенную красивыми обоями стену! Китайская «мыльница» разлетелась на осколки.

— Вот так-то лучше, — всхлипнула девочка, и в уголках ее глаз блеснули слезинки. Магнитолу было до невозможности жаль. Ведь другую Моча уже не купит.

Она подошла к своей тумбочке, приподняла с подноса прозрачную выпуклую крышку и посмотрела, что сегодня на ужин. Салат «оливье», огурец и редиска (не нарезанные, как ей и нравится), большой бокал свежевыжатого апельсинового сока (на дне несколько подтаявших кубиков льда), две котлеты с картошкой и зеленым горошком (еще горячие).