Внутри лавки царил непроглядный мрак, но когда глаза девушки привыкли к темноте, она разглядела линии прилавков; затем, рискнула приотворить немного дверь, и тогда на полках обнаружились ящики, коробки и пакеты.

Ей вдруг неудержимо захотелось взять, как можно больше, и она начала хватать с полок, что попадалось под руку, и сваливать все на прилавок. Но у нее не было с собой корзины, куда сложить все это, и она шарила под прилавком, ища какого-нибудь ящика, когда мрак вокруг нее снова вдруг сгустился. Милли осторожно выглянула из-за прилавка и увидала в дверях очертания женской фигуры.

На минуту Милли замерла на месте, не сводя глаз с этой другой женщины. Милли еще не успела одичать, и она вдруг поняла, что совершает преступление. И безумный ужас охватил ее при мысли, что пришедшая поймает ее, Миллисент Гослинг, за кражей табаку. Но женщина, разглядев, каким товаром здесь торгуют, со вздохом отошла. Милли слышала ее спотыкающиеся шаги за окном.

Все еще дрожа от испуга, Милли наскоро приподняла подол, заткнула концы его за пояс, наложила туда, сколько можно было, коробок и пакетов, и снова вышла на улицу.

Она уже почти дошла до угла Вистерия-Гров, когда из дверей одного, дома неожиданно вышла пожилая женщина и тяжелая рука легла на плечо Милли.

- Что у тебя тут? - резко спросила женщина. Перепуганная Милли показала ей свою добычу.

- Сигары? - бормотала женщина. - Кому теперь нужны сигары? - Она открывала коробку за коробкой, в тщетной надежде найти что-нибудь съедобное. - Господи помилуй? Да ты с ума сошла, дрянная ты воровка! - буркнула женщина и сердито оттолкнула от себя девушку.

Один ящик сигар вывалился из подола, но Милли не нагнулась поднять его: она рада была, что ушла благополучно. Теперь она одного только боялась - встретить полисмена. Через три минуты она неистово стучала кулаком в дверь небольшого домика в Вистерия-Гров, и, не слушая, радостных восклицаний впустившего ее отца, тут же в коридоре повалилась на пол и заплакала.

Первая попытка Гослинга осадить баб и показать им свое мужское превосходство увенчалась блестящим успехом.

Через несколько минут после возвращения Милли, миссис Гослинг, робкая и заплаканная, прервала дольче-фар ниенте мужа, наслаждавшегося давно желанной сигарой, злорадным сообщением:

- Газ не горит.

Гослинг поднялся с кресла, чиркнул спичкой и поднес ее к рожку. Спичка продолжала гореть, но газ не вспыхивал, и никакого движения воздуха в трубках не замечалось.

- Ты, верно, не отвернула газометра. Дай-ка я погляжу. - Гослинг говорил тоном превосходства мужчины, сильного.своим пониманием всех тонкостей механики, таких загадочных для женского ума.

Миссис Гослинг тихонько фыркнула и посторонилась, чтобы дать дорогу мужу. Она уже осматривала газометр.

- Ну, что же. Не беда. У нас есть лампы, - усмехнулся Гослинг. Он всегда предпочитал вечером читать при лампе.

- Лампы-то есть, да керосину нет, - угрюмо отозвалась миссис Гослинг.

Глава семьи задумался. Он глубоко негодовал. В уме его скользили смутные мысли о том, что кого-то надо «притянуть к ответу за такие беспорядки» - и даже о письме в редакцию - последнее, отчаянное, принудительное средство…

- Но свечи-то у нас есть? - спросил он.

- Одна-две найдутся. Но их ненадолго хватит.

- Ну, что ж, зажжем сегодня свечи и пораньше ляжем спать, - решил Гослинг. Жена его презрительно-смиренно пожала плечами и вышла из комнаты.

Когда она ушла, глава семьи поднялся наверх и выглянул в окно на улицу. Солнце зашло, и таинственный мрак окутал Лондон. На стеклянных шарах высоких электрических фонарей еще горели отблески заката, но привычный, ярко-фиолетовый свет не освещал их изнутри. Огромный город был окутан тьмой и безмолвием. - «Боже мой! - прошептал Гослинг. Как все темно! И как тихо! Изумительная тишина!» И в его собственном доме царила тишина. Внизу три обиженных и не простивших женщины говорили между собой шепотом.

Гослинг, не выпуская изо рта сигары, как зачарованный, вглядывался в этот мрак; он даже рискнул поднять окно. «Это безмолвие смерти», прошептал он. Потом склонил голову на бок и прислушался. Откуда-то издали доносились звуки выстрелов, должно быть, по грабителям.

- Ни света - ни огня! - бормотал Гослинг. И, по естественной ассоциации идей, сейчас же вспомнил о воде. - «Чего доброго, и воды нет?»

Но из ванной доносились сладостные звуки капель, падавших из неплотно прикрученного крана.

- Идет еще, - подумал Гослинг, - но все же, надо быть с водой экономными. Впрочем, воду-то они, наверное, не остановят. Что бы ни случилось, не может же быть, чтоб они остановили воду.

Каждый день раз по пяти Гослинг ходил смотреть, идет ли вода, и каждый день возвращался успокоенный. Но, наконец, настал день, когда и вода забастовала.

- Это временно ее приостановили, - утешал Гослинг. - К вечеру опять пойдет. Надо только поэкономнее расходовать запас.

- Как же быть-то? - возразила жена. - Ведь посуду-то надо вымыть.

- Ничего не надо мыть. Лучше сидеть в грязи, чем без воды. Каждая капля воды в нашей цистерне должна быть сбережена для питья. Иначе мы рискуем умереть от жажды.

Миссис Гослинг с грохотом поставила обратно на плиту кастрюлю, которую она держала в руке. - Как вам будет угодно, мой супруг и повелитель, - саркастически ответила она. И с кривой усмешкой посмотрела на дочек. Дом разделился на два лагеря: все женщины объединились против общего врага.

И, как только Гослинг вышел, жена его преспокойно налила воды в кастрюлю и продолжала мыть ее, заметив дочерям:

- Ваш отец думает, что он все лучше знает.

Гослинг большую часть дня проводил на крыше, следя за резервуаром, куда накачивали воду, и лишь под вечер убедился, что резервуар наполовину опустел. Первой мыслью его было, что одна из трубок лопнула, второй - что надо хорошенько приструнить это бабье. Он пошел в переднюю, взял палку…

И в течение двух дней Гослинги, спустившиеся еще ступенью ниже по лестнице одичания, бродили угрюмые и немытые по темному дому. А затем, стало ясно, что надо уходить из этого дома, что оставаться дольше в нем нельзя. Идти можно было по двум направлениям: на север и на юг. Гослинг выбрал юг. Путней был ему знаком: он там родился. О Клаптоне и его окрестностях он не имел понятия.

И вот, в чудесный, ясный майский день Гослинги пустились в путь. Глава семьи, больше всего на свете боявшийся умереть от жажды, обошел конюшни своего покойного компаньона и среди массы дохлых лошадей нашел одну живую. Ее наполовину оживили водой из соседней бочки, и на день впрягли ее в телегу из-под угля, нагрузив телегу пожитками семьи. Лошадь издохла, не дойдя полмили до места назначения, но Гослингам, соединенными силами все же удалось докатить телегу вниз к реке.

На набережной они без труда нашли пустой дом и провели пренеприятных полчаса, удаляя останки одного из его прежних обитателей. Гослинг надеялся, что он умер не от чумы. Так как это был труп женщины, и притом страшно истощенной, было основание предположить, что она умерла от голода.

Все это время Гослинг ходил, как ошалелый. Когда женщины натаскали ведрами воды из реки, обшарили, обнюхали, как кошки, и раскритиковали сверху донизу свое новое жилище, глава семьи уселся с сигарой в кресло и стал раздумывать о своем трудном положении.

Прежде всего он подивился, почему Бусты не съели своих лошадей вместо того, чтобы дать им подохнуть с голоду. Затем, задал себе вопрос: почему они не встретили ни одного мужчины на всем долгом пути из Брондсбери в Путней? И постепенно дошел до невероятного объяснения: мужчин и не осталось в городе. Он вспомнил, как странно вглядывались в него те немногие отощавшие и обтрепанные женщины, которые встречались ему: теперь ему казалось, что в их взглядах было изумление. Гослинг почесывал себе щеки, за десять дней обросшие щетиной, и задумчиво курил. Он почти жалел теперь, что давеча так грозно и свирепо смотрел на женщин, попадавшихся навстречу - от них можно было бы получить какие-нибудь сведения о том, что творится в городе. Но страх все время гнал вперед Гослингов: они оберегали свой запас провизии и жизнь свою; люди теперь до того одичали, что при малейшем поводе готовы были кидаться друг на друга.