Посоветовавшись с Милли, Бланш решила уведомить Джаспера Трэйля. Тот посмеивался над негодованием Бланш, но, тем не менее, счел за нужно доложить комитету - по крайней мере его членам не дженкиниткам.

Те пришли в ярость. - Этого невозможно оставить, - говорила Эльзи Дургам. - Не провизии жалко - Бог с ней: много она не украдет - но надо установить прецедент. Надо выработать какой-нибудь закон, который бы ограждал общину от ее недостойных членов. Если одной спустить кражу, и начнут красть. Тогда все женщины разделятся работниц и воришек.

- Что же вы хотите сделать с ней?

- Прогнать ее.

- Дженкинитки ни за что не согласятся.

- Посмотрим. Но только сначала мы должны поймать ее с поличным, чтоб никаких сомнений не было.

Трэйль согласился, что так будет благоразумие но отказался принимать какое бы то ни было участие в уличении или суде над мисс Айзаксон. - Oни скажут, что я сам нарочно все это подстроил, если я вмешаюсь, - говорил он.

Когда Ребекку Айзаксон поймали на месте преступления, лезущей в окно кладовой, она в первую минуту растерялась и стала уверять, что она лунатик, ходит во сне и сама не знает, что в таком состоянии делает; но потом, видя, как разъярились дженкинитки, покаялась во всем чистосердечно, объясняя свой грех тем, что она лишена была благодати истинной веры, и выражая надежду, что если она будет принята в лоно истинной Церкви, кровь Агнца смоет ее от всяких грехов.

Дженкинитки даже обрадовались такой, настоящей грешнице, тем более покаявшейся. До сих пор им приходилось довольствоваться признаниями в мелких отпадениях от благодати, и это делало их беседы на собраниях несколько однообразными. И «сестра Ребекка» обрела у них снисхождение и покровительство.

Не то, чтобы семнадцать «дженкиниток» стремились добиться светской власти, как священники в дни перед чумой. Нет, они несомненно были искренни в своих верованиях и поступках. Вся беда в том, что в них не было гибкости, способности примениться к новым условиям жизни - как не было ее в покойной мисс Гослинг, которая предпочла умереть, раз нельзя жить в Вистерии-Грове. Такие типы, вообще, живучестью не отличаются: дерево растет, утратившие гибкость сухие ветки отпадают. И в Марлоу самосознание общины быстро росло. Большинство женщин, сознательно или бессознательно укреплялись в убеждении, что они должны работать совместно и друг для друга. История с дженкинитками послужила комитету хорошим уроком.

Пока между членами комитета шли пререкания и споры, мисс Айзаксон оставалась на свободе. Комитет не стремился наказать ее: он хотел только избавить общину от нежелательного члена и объявить ко всеобщему сведению, что точно также будет извергнута и всякая другая, оказавшаяся в тягость для общины. Дженкинитки же не хотели и не могли принять такого довода. У них были свои определения простительных и непростительных грехов, основанные на прецедентах прошлого, и грех Милли они считали тяжким, а Ребекке Айзаксон готовы были отпустить ее проступок. С их точки зрения тут не о чем было даже и спорить. На их стороне были

закон и пророки, и в их глазах изменившиеся условия жизни не должны были влиять на нравственность - что было истиной, то и останется истиной и навсегда. Случись это в горячую рабочую пору, может быть, это и не вызвало бы такой сенсации. Но работы как раз было не очень много, и женщины с увлечением схватились за новую тему споров и обсуждений И от разговоров мало-по-малу перешли к делу. На общем собрании в Ратуше поднят был вопрос об исключении из общины не только мисс Айзаксон, но и всех семнадцати дженкиниток. Предполагалось, что наиболее рьяные их последовательницы уйдут сами вслед за ними. И община ответила на этот вопрос утвердительно.

Дженкинитки приняли это решение, как подобает мученицам за правое дело. Они объявили, что охотно покинут этот город, проклятый Богом, и отрясут прах от ног своих - термины они употребляли всегда библейские, хотя на дорогах в эту пору была глубокая грязь, а не пыль. И пойдут проповедывать возрождение мира, укрепляемые своей любовью к истине и рвением о Господе.

Одна только мисс Айзаксон запротестовала было, но они и ее потащили за собой.

Они ушли в дождь, всего тридцать девять числом, полные энтузиазма и сознания своей правоты. Правда, неприятна была мысль, что раскол вышел непосредственно из-за кражи чаю, но, все же, это было мученичество, и они шли с гордо поднятыми головами, распевая: «Слава! Слава»!

- Я убеждена, что мы поступили справедливо, - говорила Эльзи Дургам. Но нам не удалось бы составить большинство, если б тут не был затронут вопрос о коммунальной собственности. Чего доброго, они теперь прилепятся к ней еще сильней, чем к собственности частной.

К половине ноября вода в реке поднялась почти вровень с берегами, и электрической энергии теперь было так много, что Трэйль считал возможным осветить электричеством даже ближайшие к реке дома.

С полдюжиной помощниц он трижды ездил в Лондон и привез оттуда две динамо-машины и вагонов двадцать угля.

Однако, машины, пока что, стояли на платформах, прикрытые брезентом. Трэйль рассудил, что, пока все зерно не будет вымолочено и смолото, незачем думать о такой роскоши, как электрическое освещение. Работа эта уже подходила к концу, и муки в Марлоу было запасено достаточно, чтобы всей общине прокормиться в течение года. Можно было приняться и за электрическое освещение. Но тут подоспели новые беспокойства.

Всю первую неделю декабря шли непрерывные дожди, и река стала выходить из берегов, разливаясь по лугам, добираясь и до улиц. Пока серьезной опасности не предвиделось; небо прояснилось, начинались заморозки, и жители Марлоу на время успокоились; но к Рождеству опять пошли проливные дожди, и Трэйль ходил озабоченный.

- Надо отворить шлюзы ниже по течению, - объяснял он Эйлин. - Нечего бояться, что мы останемся без воды; раз наша собственная запруда будет закрыта, мы всегда можем удержать у себя столько воды, сколько нам нужно.

- Вы находите положение серьезным?

- Пока еще нет, но может случиться, что весь Марлоу будет затоплен.

А дожди все не прекращались и на мельницу приходилось идти чуть ли не по колено в воде.

- Придется мне проехать вниз по реке и открыть все шлюзы, - накануне Рождества заявил Трэйль комитету. - Я осмотрел здешний паровой катер он в полной исправности. Завтра я приведу его к городской пристани и захвачу с собой достаточно угля и еды, чтобы хватило на неделю.

- Но ведь не одни же вы поедете? - спросила Эйлин.

- Нет. Придется взять с собой кого-нибудь, кто бы управлял машиной и отворял ворота шлюзов.

- Я поеду с вами, - весело предложила Эйлин.

Трэйль покачал головой. - Вы оставайтесь здесь хозяйничать.

С того сентябрьского вечера, когда они возвращались вдвоем в Марлоу, между ними не было никаких интимных разговоров. Трэйль думал, что он совсем отделался от неожиданного прилива страха, а Эйлин терпеливо ждала. Ей было всего двадцать лет.

- За мельницей присмотрит Бланш. Теперь не очень много дела.

Трэйль нетерпеливо отвернулся от нее. - Лучше пускай со мной едет Бланш.

- Но мне так хочется! - взмолилась Эйлин.

- Почему?

- Это будет занятно.

- Мне не хотелось бы оставлять мельницу на попечение Бланш.

- Она ничуть не хуже меня. Он покачал головой.

- Ну, послушайте, почему вы не хотите, чтоб я ехала? Или вы - боитесь - что скажут женщины? - Она стояла у окна, запорошенного мукой, и царапала ногтем по стеклу, силясь очистить прозрачное местечко.

Трэйль не сразу ответил; он подошел к ней ближе. - В чем дело? Вам надоела ваша работа на мельнице?

- Да, я не прочь от перемены, - ответила она, не оборачиваясь и продолжая царапать стекло.

- Я все забываю, что вы женщина. Женщины никогда, кажется, не способны заинтересоваться делом ради самого дела.