И уже сам за нею вслед прошмыгнул, но, закрывая дверь, почувствовал, что кто-то входную дверь придерживает. Оглянулся и увидел собственную жену, нагруженную тяжеленными сумками.

– Дай же хоть помогу! – заторопился он.

– Я сама донесу…

Но он сумки отнял.

А лифт уже был вызван девушкой, и она, направив на них огромные глаза, снисходительно дожидалась. Как обречённые, вошли они в кабину.

Деваха же поглядывала то на померкшую Надежду Викторовну, то на слишком уж взволнованного Вячеслава Вячеславовича. И, вроде бы как что-то своё понимая, улыбалась.

– Представляешь, – сообщил Шевцов жене, едва они оказались без пригляда молодой соседки, – Санкин проспонсирует мою новую книгу!

– …

– Что ли ты не рада?!

– Я рада…

– Ох, ну почему у нас всё стало вот так непросто? Почему я теперь должен допытываться, рада или не рада ты, что у твоего мужа через столько лет молчания выйдет толстенная книга стихов?

– А проще и некуда, Славочка… Я ко двору подошла и почувствовала, что тебя у подъезда встречу… Уже почти догнала тебя со своими сумками, а ты и не оглянулся, стал вилять хвостом перед этой девкой…

– Ну, не каждый же день я с такою новостью домой возвращаюсь! Просто было у меня хорошее настроение и я в шутку…

– Но каждый день ты раскланиваешься с соседкой, которая, как только в доме у нас поселилась, так и стала по тебе глазищами своими стрелять…

– Когда-а-а? Я видел её в подъезде всего лишь пару раз, да и то мельком!

– А когда я тебя три дня назад на работу провожала, а она с нами в лифте ехала?

– Вот уж не знал, что ты…

– Зато я, Славочка, знаю, что почти у всех поэтов в твоем возрасте появляются вот такие девицы, – вымолвила она вдруг жалобно.

– Ага, – столь же беспомощно стал возражать Шевцов, – и теперь мы будем жить, как на бомбе, в ожидании того дня, когда сбудутся твои великие знания о поэтах… Ну почему я, в отличии от тебя, не подозреваю в тебе какую-нибудь хищницу бальзаковского возраста? Почему?!

– Господи! – вдруг воскликнула Надежда Викторовна, и даже слёзы заблестели в её глазах. – Да думала ли я когда-то, что вместо того, чтобы нам за твою новую книжку радоваться, я стану тебя вот так мучить! Это я дома сижу целыми днями и превращаюсь в обыкновенную дуру… Потому что без тебя тут сижу… Ты не обращай внимания!

А беседы с Прохоровым у Шевцова продолжились. К тому же и квартиры их располагались на одной лестничной площадке. Так что грех было не зайти к старику хотя бы раз в месяц.

Однажды Прохоров после прихваченной Шевцовым с работы бутылки хорошего виски совсем уж быстро отяжелел. Но, не склонив головы, упрямейше слушал, как Шевцов читал то, что сегодня наскоро сочинил:

Среди тишины, покоя,

Над вечно текущей рекою,

Под вышней охраной небес

Одна деревенька есть.

А в той деревеньке, кроме

Всех прочих домов, есть домик,

В котором отца и мать

Учился я понимать.

Для памяти и поклона

От них осталась икона:

Георгий змею поражает,

Змея ему угрожает.

Лик воина сосредоточен,

Змеюке глядит он в очи.

Копье под его рукою

Полно тишины, покоя…

С такой же спокойной властью

Над каждой моей напастью

Мать нитку в иголку вдевала,

Рубаху мне дошивала…

С такой же святой отвагой,

В сиянии слезной влаги,

Отец до военкомата

Меня провожал в солдаты…

Затем, приоткрыв глаза, Шевцов вдруг обнаружил, что старик-Прохоров, так и не склонив головы, уснул. И вот эти свои строки поэт прочитал уже неуверенно:

Страну мы сдали без боя,

Не стало в стране покоя…

Прохоров же, когда голос у Шевцова поменялся, вдруг ожил, недовольно вымолвил:

– Ну, что ты слова глотаешь!

И Шевцов, кое-что пропустив, всё же догудел последние строки:

Лишь в небе – светло да ясно.

Лишь в памяти – не напрасно

Мать нитку в иголку вдевает,

Рубаху мне дошивает…

– Вроде бы как-то натужно… И потом что это у тебя за рифмы появились: вдевает-дошивает… Полная чушь это, а не рифмы… – сонно резюмировал Прохоров. – Но надо бы ещё и на свежую голову послушать. Не может быть, чтобы ты с такою натугою стал писать…

– Ладно, мне пора, – сказал Шевцов, ничуть не обидевшись на охмелевшего старика.

Прохоров заморгал глазами и попросил:

– Ты уж собери то, что портится, в холодильник, а остальное в ведёрко выбрось… А то как-то очень уж душевно расслабился я сегодня… И если сейчас же не усну, всю ночь не буду спать…

– Да вынесу я и ведро, а дверь потом сам захлопну, – пожалел старика Шевцов.

И такое умиротворение исходило от Прохорова, что Вячеслав Вячеславович, уже и сам позевывая, без пиджака, в тапочках и с ведром в руке вышел на лестничную площадку к мусоропроводу, а затем, с пустым ведром, машинально вернулся не к Прохорову, а домой.

И вот, значит, достал он из брючного кармана ключи, открыл свою входную дверь. А в прихожую тут же влетела сияющая Надежда Викторовна – в фартуке, с половником в руке.

– Я решила, поскольку ты всегда поздно возвращаешься, на ужин готовить тебе овощные супчики! – радостно успела сообщить она. И, уже обнаружив, что муж вернулся с работы без пиджака, в тапочках и с ведром, успела добавить: – А то мама сказала, что от поздних ужинов ты растолстеешь…