Эдгар Рахимович большим платком отер пот со лба. Несмотря на свое “южное” происхождение и жизнь в знойной Фергане до семнадцати лет, жару он переносил плохо, предпочитал легкий морозец, хорошую холодную водку и катание на лыжах с пологих подмосковных склонов. Привык, что тут поделаешь? Еще он привык к власти, пусть к маленькой, крохотной, второсортно — проректорской, не выходящей за рамки его неуютного, заваленного унитазами, раковинами, кафелем и линолеумом кабинета, но к власти: к тому, что с тобой здороваются первыми, тянут руки, кивают, улыбаются, любезничают и льстят, подчеркивая свое зависимое положение. А большего восточному человеку и желать грешно. Кем бы он был в своей благодатной ферганской долине, не уедь он тогда в свои семнадцать лимитчиком на ЗИЛ? Знатным хлопкоробом, плантатором, проректором Ферганского пединститута? Как бы ни так! Все их многочисленное семейство испокон веку ходило в батраках и кланялось баям в ножки. А значит судьба ему была уготована одна — от рассвета до заката гнуть спину на чужих полях и влачить нищенское существование, потому что не повезло ему с семьей. Не повезет с машиной — ее поменять можно, с женой — разведись да и все дела, но если тебе не повезло с семьей: с братьями, сестрами, с бабушками, дедушками и прочими предками, которые родились рабами — тут уж ничего не поделаешь — сколько не тасуй колоду, всегда выпадет шестерка. Остается только уехать куда подальше, забыв на время о сыновьем долге, отрезать корни и начать с чистого листа. Он так и начал. Вкалывал на заводе, потом поступил на заочное отделение. В России законы клановости нарушались: здесь все они — ферганские, ташкентские, бухарские — были земляками, бурно радовались случайным встречам и норовили друг другу помочь. Шестерка легко превращалась в туза. Было бы везение. Эдгару повезло: земляк замолвил за него словечко перед начальством технического университета, и скоро он стал заведовать сантехниками. Сначала сантехниками, потом электриками, затем гаражом. А через пять лет сделался заместителем проректора по хозяйственной части. Проректор видел в нем своего преемника — ему было под семьдесят, и он дохаживал последний срок. Главное — было вовремя подсуетиться. Эдгар по своей восточной наивности через голову начальства дал взятку. Может быть, и так получилось бы, и не надо было ничего давать. Однако страховка сыграла свою роль — кандидатура Эдгара прошла без сучка, без задоринки. Уже став большим начальником, Эдгар вспомнил о долгах, стал помогать родне: перетащил мать с отцом, младшего брата, двух сестер. Всех устроил на работу по хозяйственной части, помог с жильем. В семье им гордились и почитали наравне с Пророком. Эдгар и сам собой гордился. Ну, где его сверстники, что в детстве плескались с ним в арыках, с кем таскал он персики из колхозного сада? Все еще сидят в своих саманных лачугах, облепленные грязными, орущими детьми, едят пустой плов с горохом, завидуют ему черной завистью и ждут — не дождутся конца своим мучениям.

Эдгар с нежностью посмотрел на фотографию под стеклом. На фотографии была его жена Вера и двое сыновей. Они так походили на него -. просто вылитые Эдгары. Все трое сидели на лавочке, держа в руках эскимо, и хохотали. Ну да, дело было в Турции прошлым летом. Чем-то фотограф их очень рассмешил.

Раздался телефонный звонок. Эдгар взял трубку.

— Да, слушаю вас. Да-да, конечно, зайдите ко мне минут через тридцать, я подпишу. Будет вам краска на ремонт, — Эдгар вынул из ящика стола большую амбарную книгу, на отдельном листе крупно вывел две цифры — “шестьдесят пять” и “двенадцать”. Звонила директорша студгородка, просила эмали на двери и окна. На складе она распишется за семьдесят семь килограммов, а получит шестьдесят пять. Двенадцать останется за ним. Мало ли, кому еще придет в голову попросить краски? Не подмажешь — не поедешь. Дело-то житейское.

Секретарша сообщила, что к нему директор студенческого кафе “Переменка”.

— Как же, как же, давно поджидаю, — заулыбался Эдгар.

Кафе было одним из самых прибыльных университетских предприятий, особенно летом, когда перед наплывом абитуриентов оно перемещалось из подвала на улицу, в сад неподалеку от главного корпуса. Желающим столиков никогда не хватало. В этом году хозяин закупил оборудование — холодильники, тенты и прилавки — собирался открыть еще пару летних филиалов. “Доить” такое предприятие было вовсе не грешно.

— Привет, Костя. Двери закрой, пожалуйста. — Эдгар проследил за тем, как Костя — невысокий кудрявый мужчина в ярком пиджаке, чем-то похожий на цыгана, — запер дверь, протянул руку. — Как у тебя дела?

— Как сажа бела, — отшутился Костя. — Сами понимаете, Эдгар Рахимович, мне сейчас людей надо нанимать. А какую я им зарплату положу, когда еще неизвестно, как пойдет. У нищего студента должен быть твердый заработок, иначе какой ему смысл горбатиться?

— Костик, я в твои проблемы вникать не хочу, у меня своих — во, — Эдгар провел ладонью по горлу. — Ты за два месяца себе столько сделаешь, можно потом будет лет десять вообще не работать, на Канарских островах мандарины кушать.

— Вы тоже скажете, Эдгар Рахимович, — улыбнувшись, покачал головой Костя, он достал из внутреннего кармана пиджака конверт и выложил его на стол. — Сразу за лето не могу. Только июнь и июль.

— Да ты что, с ума сошел, милый? — Эдгар Рахимович сначала удивился, потом разгневался — чтоб какой-то поганец, мальчишка, которому по дружбе за аренду чистые копейки насчитали, смел хвост поднимать! — У тебя вместо одной теперь три точки будет, а ты тут начинаешь мне на уши лапшу вешать! Да любые бандиты с тебя впятеро бы за “крышу” взяли! Немедленно убери пакет и чтоб к концу рабочего дня принес все как положено — до сентября! Не забывай, Костик, я не один здесь сижу. Начальник скажет мне отказать неплательщику в аренде, я и откажу.

— Эдгар Рахимович, не губите! Дайте на ноги подняться! — запричитал Костя.

— Ты еще на руки поднимись! Будто я твоей прибыли не знаю — нашел дурочка. Я сказал — к концу дня! — Эдгар, не замечая лежащего на столе конверта, занялся какими-то бумагами.