Браун вновь позвонил своему брокеру, но линия была по-прежнему занята.

Этим вечером Браун должен был принять участие в семинаре на тему «Все о продажах и качестве товаров». Он отправился туда, не заезжая домой, но оказалось, что первая лекция отменена. Браун и молодой бородач из Шотландии оказались единственными, кто появился здесь. На пару с шотландцем он пошел выпить кофе.

Молодого человека звали Огилви, и он работал на компанию «Пепсико», которая направила его в надежде перенять кое-какие методы для обеспечения качества своей продукции. Лицо Огилви полыхало гневом и, похоже, не только из-за падения курса на рынке и отмены лекции.

– Все это спек-уляция, – жаловался он, когда они сидели за стойкой «Формика» и пили кофе без кофеина. Его голос надломился на слове, как будто это была какая-то богопротивная ересь. – И абсолютно непродуктивная.

Всеобщее смятение и возбуждение вызывали у Брауна какое-то нездоровое веселье. Ему было смешно слушать шотландское хныканье Огилви.

– Может быть, – подсказал он молодому человеку, – героическая эпоха буржуазии закончилась.

Это замечание еще более омрачило шотландца.

– Вы что, социалист?

– Нет, – засмеялся Браун, – просто шучу.

Огилви изучающе посмотрел на него.

– Ну и ублюдки же они! – Его гнев не проходил. – Сами не хотят работать и не хотят, чтобы работал ты. Они презирают тех, кто занят производительным трудом.

– Как торговец, я не могу не согласиться с вами.

– Сам я инженер по образованию, – сообщил Огилви.

Браун поразмышлял над ответом, но промолчал. Уходя, он испытывал чувство облегчения. По дороге домой его мысли больше занимал этот короткий безрезультатный разговор, чем страхи, связанные с паникой на рынке. «Героическая эпоха буржуазии закончена, – думал он, – а вместе с ней пришел конец и социализму».

Когда он пришел домой, его жена и дочь смотрели вечерний выпуск экономических новостей.

– Что нового? – спросил он.

Энн повернула к нему лицо, и он увидел, что жена расстроена. Она лишь пожала плечами и не стала вдаваться в подробности в присутствии Мэгги.

– Рынок в ужасном состоянии. У них даже нет до сих пор точных цифр.

– Правда, – возбужденно добавила Мэгги. – Акции полностью обесценены.

Он засмеялся, но умолк, вспомнив, что формально они с Мэгги в ссоре.

– Иди заканчивай свои уроки, – велела Энн дочери. – Тебе завтра отправляться ранним поездом.

Когда он готовил себе сандвич с поджаренной ветчиной и сыром, ему вспомнилось, как Мэгги, еще совсем малышка, с гордостью сооружала ему такой сандвич по своей книге для маленьких хозяек и громко называла его croque-monsieur.

Он присел за кухонный стол, чтобы поесть. Энн вошла неслышно и прислонилась к перегородке.

– Мэгги меня беспокоит, – ответил он на ее внимательный взгляд.

– Конечно. – Энн согласно кивнула. – У нее сейчас такой трудный возраст. И ты много значишь в ее жизни.

– Надеюсь, она извинится до своего отъезда, – устало произнес он.

– Она написала тебе записку. И очень переживает вашу ссору.

– Наша Мэгги… – тихо проговорил он, убирая со стола. – Она больше, чем жизнь.

Составив тарелки в раковину, Браун обернулся и увидел, что жена стоит на прежнем месте, крепко сжав губы, и крутит на пальце обручальное кольцо.

– Ты чем-то расстроена, Энн.

Она натянуто улыбнулась и безвольно уронила руки. – Это всего лишь деньги, верно?

– Верно, – подтвердил он.

– Завтра нам начнут звонить.

В течение нескольких лет она приобретала надежные акции через своего брата и получала прибыль там, где другие оказывались в убытке. Браун высоко ценил ее деловые качества. Но сейчас его беспокоили не цифры.

– «Черный понедельник» ничему не научил нас. Это мое упущение.

Помолчав, она заговорила о главном, что ее волновало:

– Я не стану забирать Мэгги из школы. Если будет необходимо, я обращусь к отцу.

– Может быть, и не дойдет до этого.

– Думаешь, не дойдет?

– Мы пережили кризис восемьдесят седьмого, – напомнил он. – И пережили бы его легче, если бы не паниковали. Поживем – увидим.

Она налила себе стакан вина.

– Ты хочешь сказать, что предупреждал меня? – спросила она.

– Я не собираюсь ничего говорить. Ни слова.

– Это скажет отец.

– Пусть он говорит все, что хочет. Скажи ему, что это была моя идея. Он не может думать обо мне хуже, чем думает.

– Не такого уж он плохого мнения о тебе. Он считает, что ты хороший кормилец.

– Честно говоря, Энни, мне совершенно наплевать на то, что он считает.

Она стояла в дверях кухни, прижавшись лбом к косяку. Он подошел к ней и попытался заставить ее посмотреть на него. Она повернула к нему покрасневшее от выпитого вина лицо и закрыла глаза.

– Мне так стыдно. Я чувствую себя такой глупой.

– Мы же договорились, не так ли? Что это всего-навсего деньги.

Брауна поражала собственная беззаботность. Неизвестно почему, он начисто был лишен ощущений, которые испытывают те, кто проигрался на бирже.

– Наш проигрыш может оказаться очень крупным. – Она пыталась объяснить ему, что же произошло. – Нам придется срочно выплатить деньги. Мы будем вынуждены взять кредит и сократить расходы.

– Давай отложим это до завтрашнего утра, – предложил он легко. – На сегодня с меня достаточно.

– Больше никогда в жизни, – торжественно произнесла Энн. – Я клянусь.

– Забудь об этом, Энни, это позади. Мы начнем сначала.

Вернувшись на кухню, он налил ей еще вина, плеснул немного и себе. Обычно он не пил спиртного.

– Расслабься, Энни, и не печалься. – Он прикоснулся к ее стакану.

У нее хлынули слезы из глаз. Он тронул ее плечо и вдруг понял, что она хочет остаться одна. Он поставил свой стакан и вышел из кухни.

На ночном столике в их спальне лежала смешная открытка серии «Давай дружить», из тех, что продаются в каждом магазине канцелярских товаров. Два маленьких человекоподобных существа катили на драндулете в сторону заката. В центре стояла надпись: «Друзья навсегда!», а ниже рукой Мэгги написано: «Папе, с любовью и извинениями». К открытке прилагалась красная роза. «Несколько отвлеченное послание», – подумал Оуэн.

Он подошел к комнате дочери и постучал в дверь. Звучавшая запись «Мегадет» оборвалась, и дверь открылась.

– Едва ли кто-то еще посылает мне теперь цветы, – он шагнул за порог. – Итак, мы опять друзья?

Мэгги отводила взгляд и больше не пыталась быть дерзким ребенком.

– Да, – прошептала она.

Слегка поддразнивая ее, он пытался заглянуть ей в глаза. Она же по-прежнему избегала смотреть на него и едва сдерживала слезы. Он прижал ее к себе и почувствовал, как она превратилась в каменную статую. «Дочь короля Мидаса, – пришло ему в голову, – только без позолоты».

– В следующем месяце, – он улыбнулся и отпустил ее, – мы сходим в плавание. Как ты смотришь на это?

Она кивнула в полном замешательстве.

– Во всяком случае, мы еще увидимся утром. – Он закрыл дверь, и через секунду у Мэгги снова зазвучала «Мегадет».

В большой спальне он немного посидел перед телевизором. По бесплатному телеканалу показывали документальный фильм о Кубе. Сама по себе Куба представала в нем весьма привлекательной. В идеале она казалась тем местом, где утробный эгоизм не ставился во главу угла. Люди там могли прожить свою жизнь во имя чего-то большего, чем просто их собственная персона. Судя по фильму и бедность и покорность там ценятся так же высоко, как послушание в католическом пансионе.

Он все еще смотрел этот фильм, когда Энн поднялась наверх.

– Разве недостаточно неприятностей? – Она была раздражена. – Неужели в довершение ко всему я должна еще смотреть на Фиделя Кастро?

– А не отправиться ли нам жить на Кубу, Энни? Если наши потери столь невыносимы. Конечно, ты не сможешь играть там на бирже.

– Это не смешно. – Она не приняла шутки. – Я пыталась найти выход из положения, поскольку это моя вина. Не издевайся надо мной, пожалуйста.