Мы уже доехали до Оксфорд-стрит, как вдруг Холмс, сидевший в полном молчании, с головой, опущенной на грудь, вскочил, распахнул дверцу и крикнул что-то нашему кэбмену.

– Какой я глупец! – воскликнул он, хлопнув себя по лбу, когда наш кеб повернул обратно. – Это какое-то помрачение ума!

– В чем дело?

– Уотсон, если когда-нибудь у меня появятся признаки самодовольства, шепните мне, пожалуйста, на ухо слово «камелии».

Через несколько минут мы снова оказались перед портиком особняка сэра Джона Довертона.

– Не стоит беспокоить обитателей дома, – вполголоса произнес Холмс. – Насколько я понимаю, эта калитка ведет к входу для прислуги.

Мой друг быстрым шагом двинулся по дорожке вдоль стены дома, пока мы не оказались под окном, которое, как я сообразил, выходило из уже известного нам коридора. Опустившись на колени, Холмс начал осторожно разгребать снег голыми руками. Немного спустя он выпрямился, и я увидел, что он расчистил от снега большую площадку.

– Давайте рискнем зажечь спичку, Уотсон, – с коротким смешком предложил он.

Я чиркнул спичкой: на черной земле, очищенной Холмсом от снега, лежали маленькой кучкой красновато-бурые замерзшие цветы.

– Камелии! – вырвалось у меня. – Дорогой мой, что это значит?

Лицо моего друга, когда он поднялся, было суровым.

– Преступление, Уотсон, – сказал он. – Умное, тщательно рассчитанное преступление.

Он поднял безжизненный цветок и некоторое время молча разглядывал на ладони темные, поблекшие лепестки.

– Эндрю Джолифу повезло, что он успел прийти на Бейкер-стрит прежде, чем его настиг Грегсон, – промолвил он задумчиво.

– Разбудить дом? – спросил я.

– Вы всегда были человеком действия, Уотсон, – ответил Холмс, сухо усмехнувшись. – Нет, мой дорогой, я думаю, что нам лучше вернуться без шума к нашему кэбу и отправиться на Сенг-Джеймс-стрит.

За событиями этого вечера я потерял всякое представление о времени. Когда мы, проехав от Пикадилли до Сент-Джеймс-стрит, остановились у дверей элегантного, ярко освещенного дома, я с изумлением увидел, что часы на Палас-Ярд показывают уже без малого полночь.

– Жизнь в Нонпарейл-клаб начинается тогда, когда его соседи по Клаблэнду уже засыпают, – молвил Холмс, потянув ручку дверного колокольчика. Он черкнул несколько слов на визитной карточке и протянул ее лакею, открывшему дверь.

Когда мы в сопровождении лакея поднимались по мраморной лестнице наверх, я мельком увидел величественные, роскошно отделанные залы, где небольшие группы людей в вечерних костюмах сидели, погрузившись в чтение газет, или толпились вокруг карточных столиков из розового дерева.

Наш провожатый постучал в какую-то дверь. Мы оказались в пропахшей сигарным дымом небольшой уютной комнате, увешанной игривыми гравюрами. Высокий военный с коротко подстриженными усами и густыми каштановыми волосами, лениво развалившийся в кресле перед камином, даже не пошевелился, когда мы вошли. Повертев карточку Холмса, он холодно посмотрел на нас голубыми глазами, которые живо напомнили мне глаза леди Довертон.

– Вы выбираете очень странное время для визита, джентльмены, – сказал он с оттенком враждебности в голосе. – Сейчас чертовски поздно.

– И становится еще позднее, – заметил мой друг. – Нет, капитан Мастермэн, стул не нужен. Я предпочитаю стоять.

– Что ж, стойте. Что вам нужно?

– Рубин «Абас», – спокойно промолвил Шерлок Холмс.

Я вздрогнул и стиснул свою трость. Несколько мгновений Мастермэн в молчании пристально смотрел на Холмса из глубины кресла, а затем, закинув голову, расхохотался.

– Дорогой сэр, вы должны извинить меня! – вскричал он наконец с искаженным от смеха лицом. – Но вы требуете слишком многого. Среди членов Нонпарейл-клаб не бывает лакеев, сбежавших от суда. Вам следует искать Джолифа в другом месте.

– Я уже разговаривал с ним.

– Ах, вот как! – насмешливо улыбнулся Мастермэн. – Значит, вы представляете интересы дворецкого?

– Нет, я представляю интересы правосудия, – сурово ответил Холмс.

– Бог мой, до чего торжественно сказано! Ваше счастье, мистер Холмс, что у меня нет свидетелей. Вы позволили себе высказать такие утверждения, что вам пришлось бы плохо в суде. Должен сказать, что клевета обходится в кругленькую сумму – пять тысяч гиней. Выход в дверь – сзади вас.

Холмс неторопливо пересек комнату и, вынув из кармана часы, сверил их с часами, которые стояли на камине.

– Сейчас пять минут первого, – произнес он. – Для того чтобы доставить рубин ко мне на Бейкер-стрит, в вашем распоряжении время до 9 часов утра.

Мастермэн вскочил с кресла.

– Слушайте, черт вас возьми!… – зарычал он.

– Так мы не договоримся, капитан Мастермэн. – прервал его Холмс. – Чтобы вы поняли, что мое требование не блеф, я в назидание вам бегло перечислю несколько обстоятельств дела. Вы знали прошлое Джолифа и устроили его на работу к сэру Джону, имея в виду, что это пригодится вам в будущем.

– Докажите, черт вас возьми! Что вы суете нос в чужие дела?

– Позже вам понадобились деньги, – продолжал невозмутимо Холмс, – много денег, если судить по стоимости рубина «Абас». Я не сомневаюсь, что, ознакомившись с вашими карточными долгами, мы смогли бы назвать эту сумму. Тогда вы изобрели – я с сожалением должен добавить, с помощью вашей сестры, – план, хитро задуманный и беспощадно исполненный.

От леди Довертон вы получили точное и подробное описание шкатулки, в которой хранился драгоценный камень, и заказали ее копию. Трудность заключалась в том, что вы не знали, когда сэр Джон Достанет рубин из сейфа: он делал это очень редко. Известие о предстоящем званом обеде, на который вы были приглашены в числе других гостей, навело вас на очень простое решение. Полагаясь на то, что все дамы искренне вас поддержат, вы решили попросить своего зятя показать драгоценность. Но как сделать так, чтобы сэр Джон и все остальные ушли из комнаты, оставив рубин? Вот здесь-то, мне думается, и обнаруживаются почти неуловимые следы участия женского ума в выработке плана. Не было способа более надежного, нежели использовать гордость сэра Джона – его знаменитые красные камелии. И этот способ подействовал именно так, как вы предвидели.