Ружье и одежду Бубей принес в сельсовет.

Юрия нашли на исходе третьего дня. Нашел Волчок под скалой, в непроходимой чаще, привел людей. Кусты были исковерканы, смяты, будто Юрии валялся на них или упал с высоты. Руки, ноги студента поломаны, сам он был без сознания.

По дороге в больницу он бредил:

_ Какое солнце… Простор! И небо глубокое, синее… Когда его клали на операционный стол, у него неловко подвернулась рука. Юрий произнес еще одно слово:

— Крыло-о!..

На контрольно-пропускном пункте в комнате с задымленной печью, столом и кроватью для сторожа Деревянко семь человек: шесть нормальных и седьмой ненормальный. К нормальным относятся Деревянко, местный врач йрокопий Кузьмич и четверо игроков в домино, разместившихся за столом. Ненормальный — Володя Векшин, молодой лесничий, проработавший здесь, на Лабе, два года и теперь под надзором Прокопия Кузьмича едущий в районную поликлинику к психиатру.

Сторож при должности: пропускает машины, везущие лес с верховьев реки, отбирает пропуска и заносит в реестр кубики вывозимой шоферами древесины. Игроки в домино ждут попутную машину в верховья. Прокопий Кузьмич с Володей, в противоположность игрокам, ожидают машину вниз. Вернее, доехали до контрольного пункта, машина свернула в сторону — шофер поехал проведать родню и должен с минуты на минуту вернуться.

Деревянко и Прокопий Кузьмич ведут разговор о необычайном событии, свидетелем и косвенным участником которого является врач. Володя только что поднялся, вышел. Прокопий Кузьмич косит взглядом на него через окно. Деревянко тоже смотрит на Володю через окно, удивляется:

— Не может быть!..

— А вот и может! — возражает Прокопий Кузьмин.

— Читать мысли — это же ни в какие ворота!.. Деревянко трясет головой с видом полного недоверия к словам Прокопия Кузьмича.

— А вот и читает!

Деревянко секунду смотрит на Прокопия Кузьмича сказанное врачом не укладывается в его голове. Прокопий Кузьмич говорит:

— Способность открылась такая. Необыкновенный дар.

— Значит, — неторопливо начинает расспрашивать Деревянко, — он может узнать, сколько, к примеру, у меня в кармане денег?

— Может.

— И откуда у меня эти деньги?

— Может, — уверяет Прокопий Кузьмич.

Деревянко незаметно поглядывает на ящик стола.

Сторож не без греха: в ящике трешница — сунул шофер за провоз лишних досок.

— Да… — крякает он.

Прокопий Кузьмич невозмутимо говорит сторожу:

— Все может.

Но тут размышления сторожа принимают другое, противоположное направление:

— Ну а если, к примеру, у меня пропал подсвинок. Может он узнать, кто украл?

— И это может, — отвечает Прокопий Кузьмич.

— Подумать только!.. — удивляется Деревянко. — А может, его пригласить к себе на чай?

— Некогда, — говорит Прокопий Кузьмич. — Ему что, подсвинком заниматься?..

Прокопий Кузьмич гордится своим пациентом. Необыкновенный дар Володи он, может, единственный понимает во всем районе.

— Ас чего началось? — Деревянко придвигает табурет ближе к врачу.

— С чего?.. — переспрашивает Прокопий Кузьмин.

Подходит к окну, смотрит сквозь запыленные стекла. Володя сидит на бревнах на берегу реки.

Прокопий Кузьмич возвращается на свой табурет и, видя, что Деревянко ждет ответа на вопрос, говорит:

— Это, брат, непросто, с чего…

Володя сидел метрах в двадцати от комнаты, в которой играли в домино и старики разговаривали о нем, размышлял о своем положении. Перед ним была река, запруженная бревнами, — запань. Могучие тросы перехватывали реку, сдерживали тысячи кубометров сплавленного по воде леса. За рекой вставала гора, покрытая пихтовым молодняком и жидким бледно-зеленым осинником. Было позднее утро, солнце, поднявшееся за спиной у Володи, пригревало. Но от реки тянуло прохладой, и прикосновение солнечных лучей было приятно, располагало к раздумью.

Думать, однако, мешал шум, доносившийся из комнаты контрольного пункта. Шум был двояким: голоса людей и их мысли.

Игроков четверо, и, хотя Володя ни с кем из них не знаком, он уже знает их имена, даже клички: Федюк, Артем Василич, Мишка Волк и Лапоть. Федюк — от фамилии Федюков, Лапоть — Семка Гуляев, кличка ему дана за нерасторопность в работе. Мишка Волк… Волк, наверно, тоже фамилия.

Играют в домино они рьяно: бьют с размаха костями о стол, спорят друг с другом и пререкаются.

— Что ты ставишь? Что ты ставишь? — кричит на Лаптя Федюк. Про себя добавляет: «Черт лохматый!» Вслух: — Не видишь, что выставляю вторую двойку?..

— Без подсказ! Без подсказ! — говорит ему Артем Василич.

Мишка со стуком забивает федюковскую двойку костяшкой два-три.

— Пое-ехали! — смеется над Федюком, у которого нечего ставить, на обоих концах линии тройки.

— Черт! — ругается Федюков и прибавляет в уме непечатное выражение.

Лапоть невозмутим. У него все утро вертится в голове песня:

Он пересчитывает костяшки в руках и после Артема Василича ставит на конец линии три-четыре.

Мишка долго разглядывает, чем забить четверку, выставленную Лаптем: костяшкой четыре-пять или четыре-шесть. Пожалуй, лучше четыре-пять. Он так и делает: выставляет на конец пятерку. Федюк молча отходит дублем пять-пять, думая при этом: «А то засушат!..» Лапоть поет;

«Ну чурбан! — дергается Федюк. — Сейчас они вы пустят «Марата», а ведь можно было его забить!»

Мишка, точно, выпускает «Марата» — дубль шестьшесть, самую мощную кость, которую называют «Маратом» в честь многопушечного линкора. Лапоть поет:

Федюк мысленно стонет, что не удалось «засушить» «Марата», зато ставит костяшку шесть-два.

— Вот вам! — говорит он вслух и про себя добавляет: «Попляшете!..»

Артем Василии сожалеет, что приходится забивать тройку на другом конце линии, ставит три с единицей. Лапоть — один-четыре и начинает песню сначала:

Все это слышно Володе отлично, хотя окно закрыто и никого из игроков он не видит. Уходить от солнышка не хочется, пригревшись, Володя вспоминает, что с ним произошло. Воспоминания не очень веселые.

Работа у него несложная — отпускать лесосеки заказчикам. В этот день надо было застолбить делянку колхозу «Путь Ленина». Накануне старший лесничий сказал Володе:

— Отведи им в Горелой пади четыре гектара.

Когда Володя пришел в контору, заказчики — трое немолодых мужчин — ожидали его.

— Пошли, — сказал им Володя.

Говорили о том, о сем — о зиме, например: сугробища вон какие. На деревьях снега не то что шапками шубами.

Свернули с лесовозной дороги — сразу по пояс. Непривычные к лесным сугробам клиенты запыхтели, стали хвататься за сердце.

— Стойте здесь, — сказал им Володя. — Я пройду, зарубки сделаю — вот и весь ваш участок.

Клиенты остались курить, Володя полез по снегу дальше, делая через каждые метр-полтора затесы на крутобоких пихтах и соснах…

На секунду Володя отвлекается от воспоминаний: солнце пробралось под гимнастерку и припекало. Из сторожки доносилось:

— Так его!

Хохотал Мишка Волк: ему удалось прокатить Федюкова.