Но с педантичностью, умом, эрудицией и навыками профессор превращался то в рыцаря, то в детектива, терпеливо выискивая ответы на вопросы.

Тот факт, что Макса всегда притягивали подобные занятия, горько разочаровывал его отца, Квартермейн знал это. Даже ребенком он предпочитал умственные упражнения физическим и не горел желанием разделить пылкое увлечение родителя, прославившегося на школьном футбольном поле. И не пополнил семейную копилку с трофеями.

Недостаток интереса и подростковая неуклюжесть порождали постоянные неудачи в спортивных состязаниях. Макс ненавидел охоту, и на последней вылазке отец так давил на него, что мальчик получил жесточайший приступ астмы вместо убитого зайца.

Даже теперь, годы спустя, он помнил наполненный отвращением голос отца, разносившийся по больничной палате:

— Черт, это не мальчишка, а просто баба какая-то! Ничего не понимаю. Он скорее сядет читать, чем есть. Каждый раз, когда я пытаюсь сделать из него мужчину, начинает хрипеть, как старуха.

Он заполучил астму, напомнил себе Макс. И сумел достичь кое-каких успехов, хотя из-за них отец никогда не станет считать его мужчиной. И раз уж не удалось оправдать ожидания родителя, то, по крайней мере, он стал авторитетным ученым.

Отогнав горестные мысли, Макс вернулся к поискам.

Он действительно находил сведения о Фергусе и Бьянке, маленькие драгоценные крупицы информации, рассыпанные по изучаемым книгам. В привычном комфорте библиотеки Макс набрасывал стопки примечаний и ощущал, как нарастает волнение.

Он узнал, что Фергус Калхоун был ирландским иммигрантом, мужчиной, который сделал себя сам и который, благодаря выдержке и проницательности, стал богатым и влиятельным человеком. Он прибыл в Нью-Йорк в 1888 году, молодой и нищий, как многие из тех, кто заполонил остров Эллис [20]в поисках лучшей доли. За пятнадцать лет выстроил империю. И обожал хвастаться этим.

Возможно, чтобы похоронить неимущего юнца, которым был когда-то, Фергус окружил себя состоятельными людьми, напористо рвался в высшее общество и добился, чтобы оно приняло его. Именно среди изысканных недоступных людей он встретил Бьянку Малдоун, молодую дебютантку из старинной, уважаемой, аристократической, но обедневшей семьи. Фергус построил Башни, решив превзойти все остальные роскошные летние поместья, и на следующий год женился на Бьянке.

Его золотая пора продолжалась. Империя росла, так же как семья, в которой появилось трое детей. Даже скандал с самоубийством жены летом 1913 года не пошатнул материальное благополучие.

Хотя после смерти Бьянки Фергус превратился практически в отшельника, но продолжал руководить делами из Башен. Его дочь так и не вышла замуж и, покинув отца, стала жить в Париже. Младший сын сбежал в Вест-Индию после предосудительной связи с замужней женщиной. Этан — старший сын — женился и произвел двух собственных детей: Джедсона, отца Лилы, и Корделию Калхоун, нынешнюю Коко Макпайк.

Этан погиб в море, а Фергус доживал последние годы своей долгой жизни в психиатрической больнице, куда его поместили родственники после нескольких непредсказуемых припадков буйной агрессии.

Интересная история, размышлял Макс, но большинство деталей, скорее всего, уже известны Калхоунам. Он хотел найти что-нибудь еще, какой-то маленький лакомый кусочек, который поведет в нужном направлении.

И нашел в изодранном и пыльном издании под названием «Летний отдых в Бар-Харборе».

Томик был в таком ужасном состоянии, что Макс едва не отложил его, но преподаватель в нем заставил продолжить чтение, словно надо до конца проверить плохо подготовленную студенческую работу. Может, он и будет вознагражден… в лучшем случае, подумал Макс. Никогда прежде он не встречал такого нагромождения слов в превосходной степени на одной странице. От «пленительный» к «великолепный», от «великолепный» к «восхитительный». Автор, очевидно, являлся наивным поклонником богатых и знаменитых людей, которые представлялись ему членами королевских семей. Роскошными, загадочными и очаровательными. Использованные хвалебные выражения заставили Макса поежиться, но он продолжил.

Целых две страницы оказались посвящены балу, устроенному в Башнях в 1912 году. Утомленный мозг Макса приободрился. Автор, несомненно, там присутствовал, потому что кропотливо описал каждую деталь — от модных фасонов одеяний до угощения. На Бьянке Калхоун было ниспадающее узкое платье из золотистого шелка с украшенной бисером юбкой. Цвет красиво оттенял ее золотисто-каштановые волосы. Присборенный лиф обрамляли… изумруды.

Репортер в мельчайших деталях разобрал камни. Избавившись от лишних прилагательных и романтических образов, Макс смог ясно представить ожерелье. Набрасывая примечания, перевернул страницу. И замер.

Перед ним предстала старая фотография, возможно, переснятая с газеты, нечеткая и полустертая, но Макс без труда узнал Фергуса. Изображенный мужчина был таким же суровым и строгим, как на портрете над камином в гостиной Башен. Рядом с ним сидела дама, при взгляде на которую у Макса перехватило дыхание.

Несмотря на плохое качество фотографии, можно было разглядеть, что женщина изящная, необыкновенно привлекательная и бесконечно прекрасная. Вылитая Лила. Фарфоровая кожа, стройная обнаженная шея и грива волос, собранных в стиле «Девушки Гибсона» [21]. Огромные глаза зеленого цвета — Макс в этом не сомневался. Ни тени улыбки во взгляде, хотя губы слегка изгибаются.

Это ему кажется, или на лице действительно заметна какая-то печаль?

Элегантная леди сидела, муж стоял позади нее, его рука покоилась на спинке стула, не на ее плече. Однако, как решил Макс, в его позе сквозило что-то собственническое. Оба были в парадной одежде: Фергус, накрахмаленный и отутюженный, и Бьянка — хрупкая, в платье с широкими складками. Высокопарная композиция была озаглавлена: «Мистер и миссис Фергус Калхоун, 1912».

Шею Бьянки, бросая вызов времени, обвивали изумруды Калхоунов.

Ожерелье было точно таким, каким его описала Лила: два сверкающих ряда, в центре — роскошная одинокая слезинка, словно капелька изумрудной воды. Бьянка носила драгоценность с холодностью, которая превращала богатство в элегантность и только увеличивала притягательную силу украшения.

Макс провел кончиком пальца по каждому ряду, практически ощущая гладкость драгоценных камней. Он понял, почему такие изделия становятся легендами, возбуждают человеческое воображение и разжигают жадность.

Но его не волновало сокровище, только образ самой дамы. Едва понимая, что делает, он обвел лицо Бьянки и подумал о девушке, унаследовавшей ее красоту. О женщинах, которые с первого взгляда поражают сердце.

Лила остановилась, чтобы дать возможность группе туристов сфотографироваться и отдохнуть. В этот день парк посетила огромная толпа, большинство из которой заинтересовалось пешеходной экскурсией в сопровождении натуралиста. Лила провела на ногах большую часть рабочего времени, прошла по одному и тому же маршруту восемь раз… вообще-то, шестнадцать, если считать обратную дорогу.

Но она не устала. И ее лекции никогда не являлись простым пересказом путеводителя.

— Многие из растений, произрастающих на острове, являются типично северными, — начинала она. — Некоторые субарктическими, сохранившимися после отступления ледников десять тысяч лет назад. Более поздние экземпляры завезены европейцами в последние двести пятьдесят лет.

С присущим ей терпением Лила отвечала на вопросы, отвлекая часть более молодой аудитории от вытаптывания диких цветов, и снабжала интересующихся информацией о местной флоре. Демонстрировала прибрежный горошек, приморский золотарник, отцветающие колокольчики. На сегодня это была последняя группа, но она уделила ей так же много внимания, как и первой.

Лила всегда наслаждалась приморской прогулкой, слушая звуки перекатывания гальки в прибое, или отзывающиеся эхом крики чаек, открывая для себя и туристов сокровища, спрятанные в приливах и отливах.