Холод. Пустота. Оцепенение.

Небытие.

Нет ничего — ни мысли, ни чувства, ни ощущения собственного Я, ни мира вокруг. Холод окутал все плащом вечности — охраняя, оберегая, благотворя… Ничто не может ни коснуться, ни проникнуть в тебя. Ледяной панцирь кругом, стужа, пронизывающая все до мельчайшей клеточки, до потаеннейших уголков мозга.

Ни времени. Ни сомнения. Ни страха. Ни чувства вины. Полнейшая свобода — большей уже не бывает.

Или, наоборот, неволя? Неподвижность, скованность…

Тихий стук…

Медленно бьется сердце… Разряды клеточных потенциалов… слабые биотоки…

Первые проблески сознания, сделан обратный шаг через границу смерти и жизни, и вот уже осталось лишь воспоминание о свободе небытия…

Сначала легкий зуд, потом резкая пронизывающая боль. Словно иглами пронзает внутренности, мышцы разрываются, кожу колет…

Жизнь подает сигналы тревоги. Сейчас ею безраздельно владеет боль. Каждая клеточка тела — на прицеле сознания, каждая — средоточие боли.

Но вот боль утихает, остается лишь судорога, лишь содрогание — потом проходит и это.

Тело уже готово откликнуться… да только на что?

Все чувства обострены и напряжены, однако вокруг лишь пустота. Тьма, тишина.

Впрочем, это не тьма, знакомая слепцу, не тишина, привычная глухому. Органы чувств готовы воспринимать только воспринимать им нечего.

Ни света, ни звука, ни каких-либо ощущений, нет даже ощущения тяжести.

Есть осознание собственного тела — но ни малейшей реакции, никакого подтверждения, свидетельства.

Внутренние ориентиры искажены до абсурда. Тело кажется бесконечно растянутым, оно вращается… Язык распух, словно огромная глыба, вот-вот разорвет челюсти… Глаза как бы свободно парят в пространстве. Кругом — чернота.

Все тот же кошмарный сон. Я называю это сном. На самом деле это, наверное, совсем другое: воспоминание о пережитом ужасе, падение в провал времен. Но, может, такое воспоминание действительно не отличается от сна… что-то с тобой произошло, и этого уже не забыть…

Медленно, не сразу проходит головокружение. Я вскинул руки и уперся в металлические прутья кровати.

Больница?

Нет, период ревитализации уже закончился. Я попытался стряхнуть с себя оцепенение, прийти в себя. Это получилось, и довольно быстро, я уже знаю, как справляться с ночными тенями — призраками прошлого… я умею отстранять все это от себя… достаточно лишь несколько секунд… вот и прошло! Теперь я в форме, даже слишком возбужден. Я опять могу сосредоточиться, могу напряженно работать. Могу анализировать, прогнозировать, решать проблемы. В сознании почти не осталось темных пятен прошлого, которые так разрастаются по ночам, когда я беззащитен.

Оторвав влажные ладони от металлических прутьев кровати, я приподнялся. На оконных стеклах — замысловатые ледяные узоры, они напоминают осевшие пылевые завихрения от транспортных ракет, которые доставляют на станцию лунную породу…

Мне нужно еще несколько минут, чтобы собраться с мыслями… Где я? Застекленный купол, скальное плато с характерным для полярного региона контрастом света и тени. В прозрачных трубопроводах движутся ленты транспортеров. Люди в скафандрах, роботы…

Глаза открыты, но вижу я то, что должно находиться совсем в ином месте, далеко-далеко отсюда. Непонятно, реально ли все это. Прошлое не сходится с настоящим…

Теперь я вижу, что происходит снаружи: порывы ветра, отбрасывая кружащиеся хлопья, на несколько секунд или даже на минуту раздвигают серый занавес, и тогда передо мной открывается даль. С высокого места, где я нахожусь, виден белый ландшафт: округлые холмы и долины, покрытые снегом и льдами, простираются до самого горизонта. Там и тут на белом покрове, словно прорвав в нем дыры, торчат серые и черные скалы, на склонах которых поблескивают протянувшиеся сверху вниз ледяные рукава — истоки глетчеров. И надо всем этим угольно-серое небо, где сквозь разрывы в бурых облаках изредка проглядывает грязно-желтый диск — солнце.

Здесь, на Земле, никогда не бывает по-настоящему светло; то ли дело сияние космоса! И все-таки я крепко зажмуриваю глаза, меня слепит даже этот рассеянный свет, в котором расплываются очертания предметов. Я отхожу от окна, промокаю бумажным платочком слезы в уголках глаз. Пора все-таки сориентироваться в реальной жизни, может, я напрасно прибыл сюда на несколько дней раньше срока? Эта скованная стужей земля, это одиночество… Для туристов, которые прилетают сюда с самых отдаленных станций и поселений на орбите, пребывание в отеле становится своего рода передышкой, вознаграждением за тяжкий труд, необходимый, чтобы выжить в безвоздушном пространстве. Они видят белые пейзажи лета. толстый слой льда, покрывающего землю, черные вершины гор, поднимающихся из ледяного панциря, словно острова… Должно быть, туристов привлекает именно этот контраст: там залитые светом города, где нашли свое прибежище люди, здесь — вечный сумрак и непривычное чувство тяжести. Главное, конечно, — сознание близости к первоисточнику жизни, к планете, с которой жизнь начала свое — пока еще медленное — шествие по просторам Солнечной системы.

В сущности, это те же чувства, что испытывал в последние дни и я сам, но если у туристов они связаны с любопытством или ностальгией, то у меня — с печалью, а порой даже с отчаянием. Жизнь под стеклянным куполом, иллюзия силы притяжения, воздух из регенераторов, яркий свет искусственных солнц… разве может привыкнуть к такому тот, кто вырос в ином мире, кто привык к твердой почве под ногами! Древние каменные города, изобилие воздуха и воды, масса зелени повсюду — я не могу смириться с тем, что все это утрачено навеки, погребено подо льдом. То, что прилетающим сюда кажется экзотической белой пустыней, мне представляется могильником. Я навсегда останусь среди них чужаком.

Ну вот, опять эти мрачные мысли. Я решительно вышел из своей комнаты, спустился в холл. Здесь безлюдно, сезон уже закончился. Последняя транспортная ракета прилетела вчера утром, а вскоре после полудня стартовала снова. Вместе с последними туристами отправился и обслуживающий персонал отеля — собственно, это были несколько человек, которые вели хозяйство; каких-либо особых услуг здесь уже практически не оказывают, даже если речь идет об отдыхающих.

В проем двери падает тусклый свет, низкие, обращенные на запад окна закрыты ставнями из пенопласта — от снежных бурь. Интересно, прилетел ли кто-нибудь с последней ракетой? Ведь тот, кто не улетел сегодня, останется здесь на всю зиму. А это означает четыре месяца одиночества, четыре месяца в плену, в этой крепости, воздвигнутой для защиты от холода и зимних бурь. Не могу себе представить, чтобы человек нового поколения согласился остаться здесь надолго, в полной изоляции, даже при самых низких ценах. Я иду в регистратуру взглянуть на список жильцов отеля. Все фамилии незнакомы. Новых записей нет… Впрочем, это еще ничего не значит — кто станет сейчас, в мертвый сезон, заботиться о формальностях?

Захлопнув регистрационную книгу, я медленно побрел по длинному холлу, мимо деревянных столов и кресел.

Да, это настоящее дерево! Подошел к одному креслу, положил руку на спинку — такое чувство, будто меня вдруг коснулся слабый отзвук той живительной силы, что заставляла когда-то расти дерево. Падающий сверху свет тусклым отблеском отражается на полированной столешнице. На ней видны вырезанные ножом инициалы, какие-то символы… эта вершина когда-то манила к себе туристов — еще до того, как горы объявили закрытой военной зоной; раньше люди поднимались сюда из долины, этот отель — один из немногих архитектурных памятников прошлого, переживших катастрофу…

Я перехожу в столовую… Что это, шорох? Остановился, прислушался… нет, ничего. Однако стоило мне сделать несколько шагов, как снова послышался какой-то шум: легкий стук, скрип двери, заглушаемый звуком моих шагов. Я снова замедлил шаги… Неужели померещилось?