Так или иначе, поступки короля Иоанна вызвали у сэра Уилфрида столь сильную неприязнь к этому государю, что он не пожелал ему служить, не захотел быть представленным ко двору Сент-Джеймса и ничем, кроме угрюмого молчания, не признавал власть кровавого преемника своего возлюбленного повелителя Ричарда. Надо ли говорить, что именно сэр Уилфрид Айвенго побудил английских баронов сговориться и вынудить у короля прославленный залог и щит наших свобод, ныне хранящийся в Британском музее, по адресу Грейт-Рассел-стрит, Блумсбери - а именно, Великую Хартию. Разумеется, его имя не фигурирует в списке баронов, ибо он был простым рыцарем, да к тому же переодетым; не находим мы на документе и подписи Ательстана. Во-первых, Ательстан был неграмотен, а во-вторых, ему было наплевать на политику, пока ему давали спокойно пить вино и охотиться без помех.

Только когда король стал чинить препятствия каждому джентльмену-охотнику в Англии (а Страницы Истории сообщают нам, что негодный монарх именно так и поступал) - только тогда Ательстан взбунтовался вместе с несколькими йоркширскими сквайрами и лордами. Летописец говорит, что король запретил людям охотиться на их собственных оленей, а чтобы обеспечить повиновение, этот Ирод решил взять к себе первенцев всех знатных семей в залог хорошего поведения их родителей.

Ательстан тревожился об охоте, Ровена - о сыне. Первый клялся, что будет по-прежнему гнать оленей назло всем норманнским тиранам, а вторая вопрошала: как может она доверить своего мальчика злодею, убившему родного племянника {См. у Юма, Giraldus Cambrensis, Монах из Кройдона и Катехизис Пиннока.}. Об этих речах донесли королю, и тот в ярости приказал немедленно напасть на Ротервуд и доставить ему хозяина и хозяйку замка живыми или мертвыми.

Увы! Где же был непобедимый воин Уилфрид Айвенго, что же он не защищал замок от королевского войска? Несколькими ударами копья он проткнул бы главных королевских воинов, несколькими взмахами меча обратил бы в бегство всю Иоаннову рать. Но на сей раз копье и меч Айвенго бездействовали. "Нет уж, черт меня побери! - с горечью сказал рыцарь. - В эти распри я мешаться не стану. Не дозволяют элементарные правила приличия. Пусть этот пивной бочонок Ательстан сам защищает свою - ха, ха, ха! - жену! Пусть леди Ровена защищает своего - ха, ха, ха! - сына!" И он дико хохотал; и сарказм, с каким вырывались у него слова "жена" и "сын", заставил бы вас содрогнуться.

Но когда, на четвертый день осады, он узнал, что Ательстан сражен ядром (теперь уже окончательно и больше не оживет, как это с ним было однажды), а вдова (если так можно назвать невольную двоемужницу) сама с величайшей отвагой обороняет Ротервуд и выходит на стены с малюткой сыном (который орал как зарезанный и совсем не стремился в бой), сама наводит орудия и всячески воодушевляет гарнизон, - в душе Айвенго победили лучшие чувства; кликнув своих людей, он быстро надел доспехи и приготовился ехать ей на выручку.

Два дня и две ночи он, не останавливаясь, скакал к Ротервуду с такой поспешностью и пренебрежением к необходимости закусить, что его люди один за другим валились замертво на дорогу, и он один доскакал до сторожки привратника. Окна в ней были разбиты, двери выломаны; вся сторожка - уютный маленький швейцарский коттедж с садиком, где в былые мирные дни миссис Гурт сушила на крыжовенных кустах фартучки своих детишек - представляла собой дымящиеся развалины; хижина, кусты, фартучки и детишки валялись вперемешку, изрубленные разнузданными солдатами свирепого короля. Я отнюдь не пытаюсь оправдать Ательстана и Ровену в их неповиновении своему государю, но, право же, такая жестокость была чрезмерной.

Привратник Гурт, смертельно раненный, умирал на обугленном и разоренном пороге своего еще недавно живописного жилища. Катапульта и пара баллист оборвали его жизнь. Узнав своего господина, который поднял забрало и второпях позабыл надеть парик и очки, верный слуга воскликнул: "Сэр Уилфрид, милый мой господин - слава святому Валтеофу - еще не поздно, наша дорогая хозяйка... и маленький Атель..." Тут он опрокинулся навзничь и больше ничего не сказал.

Бешено пришпоривая коня Бавиеку, Айвенго поскакал по каштановой аллее. Он увидел замок; западный бастион был охвачен пламенем; осаждающие ломились в южные ворота; стяг Ательстана с изображением вздыбленного быка еще развевался на северной сторожевой башне. "Айвенго! Айвенго! - загремел он, покрывая шум битвы. - Nostre Dame a la Rescousse!" {Помоги, матерь божья! (старофранц.)} Поразить копьем в диафрагму Реджинальда де Браси, который упал с ужасным криком; взмахнуть топором над головой и снести тринадцать других голов - было для него делом минуты, "Айвенго! Айвенго!" - кричал он, и при каждом "го" падал кто-нибудь из врагов.

"Айвенго! Айвенго!" - откликнулся пронзительный голос с северной сторожевой башни. Айвенго узнал этот голос: "Ровена! Милая! Я иду! - крикнул он. - Негодяи! Троньте хоть один волос на ее голове, и я..."

Тут конь Бавиека с жалобным ржаньем подпрыгнул и повалился, подмяв под себя рыцаря. В глазах у него потемнело; в мозгу помутилось; что-то с треском опустилось ему на голову. Святой Валтеоф и все святые саксонских святцев, защитите его!

Когда он очнулся, над ним склонились Вамба и лейтенант его уланского полка с бутылкой эликсира святых отшельников.

- Мы подоспели сюда лишь на другой день после боя, - сказал шут. - Так уж мне, видно, суждено.

- Ваша милость так быстро скакали, что никак было не угнаться, - сказал лейтенант.

- На другой... день? - простонал Айвенго. - Где же леди Ровена?

- Замок взят и разрушен, - сказал лейтенант и указал на то, что прежде было Ротервудом, а ныне лишь грудой дымящихся развалин. - Там не осталось ни башни, ни крыши, ни пола, ни живой души. Всюду - пожарище, разрушение и гибель!

Разумеется, Айвенго снова без чувств упал на гору из девяноста семи убитых им врагов; и только вторая, притом двойная, доза эликсира привела его в сознание. Впрочем, славный рыцарь в результате долгой практики настолько привык к самым тяжелым ранениям, что переносил их много легче, чем прочие люди, и без особого труда был доставлен в Йорк на носилках, сооруженных его слугами.