Сэр Уилфрид Айвенго видел, что этого человека бесполезно было бы звать в задуманный им поход; но сам с каждым днем все больше туда стремился и долго искал способ как-нибудь объявить Ровене свое твердое решение повоевать вместе с королем. Он был убежден, что она заболеет, если ее не подготовить постепенно; не лучше ли ему сперва отправиться в Йорк, под предлогом судебной сессии, а там в Лондон, будто бы по делу или для закупки инвентаря; а уж оттуда авось удастся незаметно махнуть на пакетботе в Кале, - словом, уехать в несколько приемов и очутиться в королевском стане, пока жена думает, что он не дальше, чем в Вестминстере.

- А что бы вашей милости так прямо и объявить, куда едете, - набраться духу, да и сказать? - посоветовал шут Вамба, главный приближенный и советник сэра Уилфрида. - Верьте слову, Ее Высочество перенесет это с истинно христианским смирением.

- Молчи, невежа! Отведаешь у меня плети, - сказал сэр Уилфрид тоном трагического негодования. - Где тебе знать, до чего чувствительны нервы у знатной дамы. Будь я голландец, если она не упадет в обморок.

- А я ставлю свою погремушку против ирландского банкнота, что она охотно отпустит вашу милость, - конечно, если вы не будете очень уж настаивать, - сказал Вамба с видом знатока; и Айвенго с некоторым смущением убедился, что тот был прав. Однажды за завтраком он принял небрежный вид и сказал, попивая чай: "А я, душенька, подумываю съездить в Нормандию с визитом к Его Величеству"; на что Ровена спросила, отложив в сторону оладьи (которые ели к завтраку все знатные англосаксы с тех пор, как их испек король Альфред, и которые ей подавал коленопреклоненный паж на блюде, чеканенном флорентийцем Бенвенуто Челлини): "Когда же ты думаешь ехать, Уилфрид?" И как только убрали чайную посуду и стоявшие на козлах столы, она принялась штопать ему белье и укладывать саквояж.

И сэр Уилфрид был столь же недоволен этой готовностью разлучиться с ним, сколь был недоволен своей семейной жизнью; так что шут Вамба заметил: "Ты, кум, словно тот матрос, который орал при каждом ударе плетью, а боцман ему и говорит: "Чума тебя возьми, братишка, по какому месту ни стегнешь, никак тебе не угодишь".

"А ведь верно, есть спины, которые Судьба стегает без устали, - подумал сэр Уилфрид с тяжким вздохом, - вот и моя что-то никак не заживает".

И вот, в сопровождении скромной свиты, куда включили и Вамбу, с теплым шарфом на шее, связанным белыми пальчиками супруги, сэр Уилфрид Айвенго покинул дом, дабы примкнуть к войску своего повелителя. Стоя на пороге, Ровена провожала мужа, пока он садился на коня, подведенного слугами, и благословила его в путь, выказав при этом самые похвальные чувства. "Знатная англичанка, - сказала она, - должна уметь все вынести во славу своего монарха; ее не страшит одиночество; она готова и на вдовство и на беззащитность".

- Наш родич Ательстан не оставит тебя, - произнес глубоко взволнованный Айвенго, и слезы закапали у него в отверстие шлема, а Ровена, напечатлев целомудренный поцелуй на стальных доспехах рыцаря, скромно сказала:

- Надеюсь, что Его Высочество будет настолько добр. Тут зазвучала труба; Ровена помахала платочком; провожающие закричали "ура"; оруженосец славного крестоносца сэра Уилфрида развернул по ветру его знамя (серебряное, с изображением на алом поле трех мавров, нанизанных на копье); Вамба хлестнул своего мула, и Айвенго с глубоким вздохом повернул своего боевого коня крупом к отчему дому.

В ближнем лесу им повстречался Ательстан, во весь опор мчавшийся к Ротервуду на своем огромном скакуне, могучем, как ломовая лошадь.

- Ни пуха ни пера тебе, старина! - крикнул принц на саксонском диалекте. - Задай там жару французишкам, лупи их в хвост и в гриву, а я посижу дома и позабочусь о миссис Айвенго.

- Благодарствую, родич, - ответил Айвенго, хоть и не видно было, чтобы он был очень доволен; обменявшись рукопожатиями, они поехали каждый своей дорогой - Ательстан в Ротервуд, а Айвенго - в гавань, откуда собирался отплыть.

Желание нашего бедного рыцаря исполнилось; а между тем лицо его вытянулось в добрый ярд и пожелтело как пергамент; он, который целых три года жаждал уехать из дома, сейчас завидовал Ательстану, потому что тот, видите ли, ехал в Ротервуд; а когда его кислая мина была замечена Вамбой, глупый шут перекинул со спины на грудь свою скрипицу и запел:

Atra cura. {Черная забота (лат.)}

. . . . . . . . . . . . . . .

Еще богат я был умом,

Когда мне клирик римский спел,

Как злой Заботы дух подсел

На круп за рыцарским седлом.

Сдается мне, мой господин,

Ты тоже едешь не один.

- Очень возможно, - сказал Айвенго, оглянувшись через плечо, а шут продолжал свою песню:

Куда б ты ни направил ход,

Влеком воинственной судьбой,

Забота сядет за тобой

И сердце смелое сожмет.

Покуда конь не кончит бег,

Вы не расстанетесь вовек.

Не рыцарь я, не знаю сеч,

Не обнажаю грозный меч,

Заботе не подсесть ко мне

На длинноногом скакуне:

Дурак я, горю я смеюсь

И на осле вперед стремлюсь.

{Перевод В. Рогова.}

Тут он пришпорил мула, и бубенцы его зазвенели.

- Молчи, шут! - сказал сэр Уилфрид Айвенго величественно и гневно. Если тебе неведомы тоска и забота, это потому, что ты не знаешь любви, которой они всегда сопутствуют. Кто может любить, не тоскуя? И возможна ли радость встречи, когда бы не было слез разлуки? ("Что-то я не приметил, чтобы его светлость или миледи много их сегодня пролили", - подумал шут Вамба, но ведь он был дурак и не в своем уме). - Я не променяю своей тоски на твое равнодушие, - продолжал рыцарь. - Где солнце, там и тени. Если мне не по душе тени, неужели надо выколоть себе глаза и жить во мраке? Нет! Я доволен своей судьбой, какая она есть. Забота, о которой ты поешь, может, и гнетет, но честного человека ей не согнуть. Я могу взвалить ее на плечи и все-таки идти своей дорогой, ибо рука моя сильна, меч - остер, а щит - не запятнан; на сердце, может, и печаль, но совесть чиста. - Тут он вынул из жилетного кармана (жилет был из стальных колец) медальон, поцеловал этот залог любви, снова спрятал его, глубоко вздохнул и пришпорил коня.