Мне казалось, что я «открыл Америку». Ведь никто в Израиле об этом не говорил! Позже оказалось, что многие знали об этом, но «зачем об этом говорить?», если факт не вписывался в общие мифы, как еврейские, так и арабские. Позже я узнал, что с арабами–идишистами столкнулись многие израильские солдаты, вошедшие в Газу во время победоносной Шестидневной войны 1967 года. Тогда в нашей армии еще многие понимали идиш, и местные жители находили с ними общий язык. Солдаты рассказали об этом составителям хрестоматийного сборника «Рассказ бойцов» (Сиях лохамим) вышедшего сразу после войны. Редактор сборника Авраам Шапиро решил не включать материалы, нарушающие стройный миф, как не включили рассказы религиозных солдат, увидевших в победе оружия знак приближения Мессии.

В середине 80–х годов, уже после начала арабского восстания на контролируемых территориях, (обогатившее иврит словом интиффада, что по–арабски значит скорей возмущение, чем восстание), Сеня продолжал свои дела в Газе как ни в чем не бывало. Однажды в конце рабочего дня мы сидели на опустевшем базаре за столиком перед его магазином. Я спросил его, не боится ли он. Ведь как раз в то время в секторе Газы убили нескольких израильских торговцев фруктами. Сеня никогда не отличался разговорчивостью и не любил праздных вопросов.

«Знаешь, я ведь пережил немецко–фашистскую оккупацию в Коломые, — сказал Сеня, повернувшись от маленькой жаровни, где он жарил нам рыбу на ужин, — Я выдавал себя за украинского крестьянина. По внешности сходило, но если я бы заговорил, то еврейский акцент меня немедленно бы выдал. Поэтому я притворялся немым. Только несколько местных, которые вели дела еще с моим отцом и дедом прикрывали меня. Все они говорили на идише. Я тогда научился, что тот, кто знает идиш – он мне не враг. Таких не надо бояться».

Араб, говорящий на идише, как–то теряет свой устрашающий облик врага. Тем более теряет устрашающий облик еврей–хасид, говорящий на идише. И путь к успеху в конце концов лежит в синтезе, в диалоге, во взаимопонимании. Показателен путь первого современно писателя на идиш Мэнделе Мойхер Сфорима. Такой псевдоним взял себе Шолом Абрамович (1836–1918). Он родился в раввинской семье литовских евреев, получил стандартное религиозное образование в йешиве. В 17–летнем возрасте он покинул дом. Ему пришлось бродяжничать с группой нищих, что добавило к талмудической премудрости знание жизни, понимание бедности и социальной несправедливости. Молодым человеком Абрамович примкнул к движению Хаскала и со временем стал широко уважаемым прозаиком–новатором на иврите. Только широкая известностью он пользовался в очень узком кругу маскилим–интеллигентов. Иврит не смог удовлетворить молодого автора. Абрамович пришел к выводу, что идиш, а не иврит является настоящим и единственным языком, на котором надо говорить с народом. Для респектабельного автора было невозможно подписаться своим собственным именем. Это все равно, как если в наше время солидный романист перейдет вдруг на писание текстов для рекламы. Абрамович рисковал навлечь на себя огонь с двух сторон – со стороны либеральной интеллигенции, чуждавшейся народного языка и со стороны религиозного руководства, считавшего все светские книги лишней, а то и вредной помехой для основного занятия, достойного еврея – изучения премудрости Торы и Талмуда.

В 1862 году редактор солидного ивритского альманаха Ха–Мелиц Александр Цедербаум решается выпустить «для простонародья» приложение на идише «Койль а–Мевасер» (Глас провозглашающий евр.). Скоро приложение разрослось и стало популярней основного издания. В 1863 году Абрамович решается дать Цедербауму первую рукопись на идише Дос клейне менчеле («Маленький человечек», еще переводили как «Паразит»). Повесть была опубликована в 1864 году и эта дата считается началом современной еврейской литературы. Затем вышли повести Ди таксэ (кошерный мясной налог) в 1869 и Ди клячэ (кляча) в 1873.

Поначалу Абрамович выбрал себе псевдоним Сендерле– книгоноша – мойхер–сфорим по–еврейски. Тогда за свою репутацию испугался сам Цедербаум. Он сделал в жизни много полезного для еврейской культуры, но в отличие от своего внука, русского революционера Юлия Мартова, никогда не шел на заведомые конфликты. Ведь могли подумать, что сам редактор стоит за псевдонимом. Седерле – уменьшительно–ласкательное народное имя от его имени Александр. В последнюю минуту решено было назвать автора (он и персонаж, от имени которого ведется рассказ) Менделе Мойхер–Сфорим. Впрочем, выбор псевдонима тоже определил успех. Роль книгонош в еврейской жизни XIX века хорошо описана в статье Александра Львова «Становление русско–еврейской интеллигенции:роль Библии в подготовке языкового сдвига», опубликованной на сайте автора. Без книгоноши в еврейской жизни нельзя было обойтись – он поставлял священные книги, молитвенники, лубочные народные книги, первые сочинения на идише для женщин и простого народа. Тайком книгоноша удовлетворял и спрос на запретную нееврейскую светскую литературу, проклинаемую раввинами. Персонаж Менделе «пошел в народ». Он путешествовал в своей кибитке по грунтовым дорогам между Глипском и Бердичевым, встречал разных людей и рассказывал свои истории, критиковал несправедливость, делился своими соображениями о переустройстве мира и особенно – еврейской жизни в Российской империи.

Повести, а затем и роман «Фишка Хромой» стали сенсацией. Писатель резко обрушился на еврейское руководство кагал, обвиняя его в плачевном положении евреев в Российской империи. Писатель яростно атаковал разъедающую коррупцию и некомпетентность руководства еврейских общин и многочисленных благотворительных организаций, критиковал царящие там нравы, казнокрадство, непотизм и несостоятельность – все, что, к сожалению, снова вернулось кое–где вместе с «возрождением еврейской жизни». Писатель предлагает свои решения, частью утопические, частью осуществленные позже. Менделе призывал богатых не жертвовать деньги, а способствовать профессиональному образованию, готовить хороших специалистов, творческих людей и полезных граждан. Со временем писатель понял, что его сатира слишком прямолинейна, слишком литературна, что она часто устарела и бьет мимо цели. Тогда в еврейскую литературу пришли молодые таланты – прежде всего Шолом–Алейхем и И. — Л. Перец. В их творчестве социальная сатира играла второстепенную роль. И Менделе Мойхер Сфорим начал переделывать свои старые произведения, добавлял в них теплоту и доброту, сдабривать народными шутками. Он понял, что широкий читатель хочет не религиозно–общественной сатиры, не бичевания коррупции и недостатков, а историй, которые помогают понять, как можно выжить в суровом мире среди всех этих бед. «Фишка Хромой» выходил тремя переделанными изданиями – в 1869, в 1876, и последнее — в 1888. И с каждым разом в романе смягчается сатира и полемика, зато все больше теплоты и симпатии к бедам своих героев, все больше интереса к народному юмору. Мне хочется привести слова писателя, которые раньше знал любой еврейский школьник, как любой русский школьник знал гоголевский отрывок о Птице–Тройке.

«Грустна моя мелодия в симфонии еврейской литературы. Мои труды выражают самую суть еврея, который, даже распевая веселые мелодии, звучит издалека, будто он плачет и рыдает. Почему даже его праздничные гимны на шабес звучат как будто они взяты из Книги плача Иеремии? Когда он смеется, то со слезами на глазах. Когда он пробует веселиться, то горькие стоны вырываются из глубины его сердца – это всегда ой–вэй – горе мне, вэй!»

Менделе Мойхер–Сфорим также замечательный ивритский писатель–новатор, многое определивший в развитии литературы на иврите. Его романы, особенно «Отцы и дети», по форме классический критический реализм, замечательны языковым разноречием. Писатель начинал свободно польузется различными языковыми слоями, создает стили и манеры речи героев. Ведь ивритская литература не имеет классической истории, не имеет языковых слоев, манер и стилей. Ей приходилось изобретать, скажем, язык хозяина и язык слуги, язык русского помещика или еврейского извозчика. Необычайная свобода словопользования у Менделе значительно шире, чем позволяется сегодня литературной элитой, определяющей тон в современном Израиле. Там больше озабочены сохранением «нормативного иврита», исключают влияния многочисленных этнических групп – марокканской, русской, иврита религиозных кварталов и многих других, определяющих богатство и многообразие современной израильской народной культуры.