Женщина, которой Виталий, таким образом, покупал возможность спокойно провести ночь, ложилась и спала, а Виталий становился там же возле нее, как возле ребенка, и не смущаясь ни ее присутствием, ни тем, что достигало до его слуха из-за утлых перегородок и завес переполненного буйными гостями блудилища, возносил в молитвах за мир дух свой к богу, а утром опять поспевал на работу. И так юродивый Виталий делал всякий день, причем он всегда упрашивал бывших с ним женщин, чтоб они никому не рассказывали, как он с ними обходится, а говорили бы, что он точно такой же блудник, как и все другие, вхожие в их жилище. Многие женщины так и говорили, и тайна Виталия долго оставалась неизвестною: но вдруг одна из женщин рассказала, что она любит Виталия за то, что он, оставаясь с нею, не беспокоит ее, а только молится во всю ночь. Другие же женщины оспаривали эту свою подругу и говорили, как научил их Виталий, то есть, что он бывает у них за тем же самым, за чем и все прочие их посещающие мужчины.

Услыхал об этом споре Виталии и огорчился, что одна женщина выдала тайну его юродства, – тогда он «помолился и женщина взбесилась». Это отвечало дальнейшим целям юродивого Виталия, потому что слова «бешеной» уже не пользовались ничьим доверием, а он хотел, чтоб о добродетели его не знали, а считали бы его блудником.

Так целая группа открыто промышлявших собой блудниц оберегали тайну юродивого, оказывавшего им трогательное участие.

34 и 35) В заключение видим сразу двух женщин: мать и дочь – в ужасном положении. У одной матери было двое детей, – сын и дочь. Сын не захотел работать для поддержания жизни матери и сестры, а покинул их и ушел в монахи. Он постригся и стал жить в монастыре очень строго. Старуха же осталась на руках одинокой дочери, которая никак не могла честным трудом заработать столько, чтобы прокормить и одеть себя и старуху. «От нищеты она поползнулася и впала в напасть в ограждении баннем» (то есть на банном дворе). В стране той, где это было, женщин строго карали за распутство, и эту девушку «взял князь» и «по закону хотяше убить ю». По строгости такого решения надо думать, что «напасть во ограждении баннем» заключалась в каком-нибудь особенном развратном деянии, за которое «по закону» полагалось убивать для устрашения других. Такие случаи бывали, но рассказывать о них неудобно. Мать осужденной на смерть девушки пришла к князю и просила его не казнить ее дочь, потому что после этого не будет кому напоить ее, старуху, водой. А если уже дочь за ее беззаконие нельзя помиловать, то старуха умоляла князя, чтобы повелел и ее саму тоже убить одновременно вместе с дочерью. Князь спросил:

– Разве у тебя нет больше детей?

– У меня есть сын, – отвечала старуха, – но он монах и не живет с нами.

– Пусть придет ко мне этот монах и поговорит о сестре, – сказал князь.

Старуха отправилась в монастырь к сыну, но она потрудилась напрасно: монах не пошел к князю говорить о сестре, а сказал еще:

– «Веру ими ми, мати, аще и тебя побиют с нею – аз и о том орудия не имам. Умрох бо миру».

Старуха пересказала это князю, и князь помиловал дочь старухи без разговора с монахом.

Этими тридцатью пятью женскими лицами представлено полное обозрение женских типов Пролога, как древнего житийного источника, отреченного церковною критикой, но до сих пор уважаемого русским простонародием. Держась самой сжатой краткости, мы имели целью показать, что в этом житийном сборнике женщины представлены отнюдь не так дурно, как это думают и утверждают люди, не потрудившиеся обозревать подобные сборники обстоятельно и беспристрастно. Если мы этого хоть мало достигли, то весьма тому радуемся.