Всякий чувствовал, что земля под ним колебалась, и заметили все, как кремнистые ребра горы впали, потом вдруг напряглись, вышли наружу и стали крошиться. Осколки острых кремней и песок сыпались вниз, и порой, как из пращи, разлетались в стороны с треском, внизу же необъятным пластом ползли оползни глины… Казалось, как будто разрушалось созданье горы, а расстояние, которое отделяло Адер от Нила, на виду у всех начало убавляться с обеих сторон, ибо вода в реке также шумела, билась на берег и затопляла пространство…

Тут не только те, которые были на месте, но все, кто оставался в Александрии, так испугались, что потеряли всякое обладанье собой; все бросились скорее вон из своих колебавшихся домов и устремились бегом к подножию Адера. Среди них, то мешаясь в толпе, то выдвигаясь вперед, шла в волнении Нефорис и говорила всем о своем поведении, и о стыде, и о страхе, которые испытывала она у Зенона, и этот Зенон теперь по ее вине погибает. На нее смотрели как на сумасшедшую. Где спокойно стояли одни христиане со своим епископом и кривым художником, – все те, которые пришли сюда с торжеством и насмешками, метались, рыдали и, хватаясь один за другого, друг друга отталкивали, чтобы не стать тяжелей от того, что другой человек держится, и не провалиться с ним вместе в трещины, которые, к вящему ужасу, стали обозначаться под оседавшею глиной.

Тогда прибежавшие александрийцы издали закричали христианам:

– Бесчинные люди! вот до чего довело нас милосердие, с которым мы вас терпели! Что вам за польза делать нам зло? Для чего вы ведете недвижную Адер-гору с ее вековечного места? Для чего хотите завалить нашу реку? Нил орошает все наши поля и дынные гряды; через его мерный разлив земля всех нас кормит, а вы хотите сделать так, чтобы гора запрудила сразу всю воду и чтобы Нил выступил вдруг и началось по всем полям и по дынным грядам потопление! О проклятый народ! о жестокие люди! И вы еще смеете уничтожать крокодилов! Нет людей хуже вас во вселенной! Вы злей гальских друидов и ваш бог – Аримана персидского злее!

Тогда христианский епископ поднял руку и отвечал александрийцам:

– Бог христианский простит и в вину не поставит вам то, что вы, не зная его, о нем говорите. Он есть отец всех и отец милосердия. Вы в заблуждении. Не мы, христиане, хотели, чтобы нарушен был священный покой мирозданья. Если же гору ведем, то не своею мы это делаем волей.

– Кто же мог вам это велеть?

– Спросите о том своего градоправителя: это он повелел нам, а мы, христиане, повинуемся власти.

В это время проносили в носилках градоправителя, которому в суматохе переехали колесницею ноги, и он услыхал это и, тяжко стоная от мучительной боли, воскликнул:

– О, как я наказан, и как о безумстве моем сожалею! Но довольно: я верю вам, верю, велик бог христианский, и я не хочу вперед с ним состязаться! Если вы в самом деле не противитесь власти, то теперь я повелеваю вам: сейчас же остановите гору!

– Господин, – отвечал ему христианский епископ, – мы власти покорны, но мы не знаем, можем ли мы исполнить второе твое повеление. Ты ведь сам перечитал наши книги и их знаешь: там точно сказано, что можно велеть горе двинуться и идти в воду, но припомни – там ведь ничего нет о том: можно ли остановить гору, когда она уже тронулась и пошла со своего места.

Земли же между горою и Нилом в это время все убавлялось; ползучая глина теснила народ с одной стороны, а вода хлестала с другой, и песок в промежутке засыпал людей по колено.

– Земля поглощает нас! – воскликнули люди. – Проклятие правителю! Смерть ему, ненавистнику! Велик бог христианский!

Тогда правитель остановил носилки и стал просить александрийцев простить ему его дерзость, но те его не слушали, а сами упали пред христианами на колени и завопили:

– Святая вера ваша, и все мы хотим принять эту веру. Возьмите нашего правителя; мы отдаем вам его и даже сами сейчас бросим его в Нил пред вами, только спасите нас, – пусть гора станет.

Епископ сказал им:

– Нет. Вы не знаете, какого мы духа. Нам нежеланна погибель ничья. Бог не хочет смерти грешных. Со смертью кончается путь к исправлению. Всякий же здесь себя обязан исправить. И правитель наш тоже жизнь имеет от Бога. Пусть живет, пока дни его совершатся. Злое отвергши, в сердце с одною любовью воскликнем все без различия:

– Помилуй, Владыко!

– Помилуй! Помилуй! – прокатило в народе, и все пали лицами в землю.

Все стало стихать; ветер умчался, осыпи крепли, сухие камни перестали лопаться и крошиться, влажные оползни огустевали и твердели. Епископ все тихо молился. Порядок восстановился. Гора, которая двинулась по вере художника, стала на своем месте по молитве епископа. Люди и животные как бы пробуждались от сна. Все наслаждались покоем, кони трясли головами, а верблюды лежали, поджав под себя ширококопытные лапы и жевали свою бесконечную жвачку. На деревьях показались глиноцветные голуби и заворковали. Нефорис благовествовала: она незаметно подошла тихо к Зенону и, держа его за руку, говорила:

– О, если бы ты знал, как мне тебя жаль, и как я чту и люблю твоего бога, и как укоряю себя.

– В чем ты себя укоряешь?

– Око… твое где, твое око, бедный Зенон!

– Оставь это. Зенон блажен, а не беден. Я счастлив, Нефора, что вижу в тебе одним оком теперь тихую мысль христианки, и ты сама мне милей, чем тогда… когда я в два глаза смотрел, как лицо твое рдело бесстыдством порока.

– О, замолчи!.. Я призналась во всем перед всеми…

– Ты очень достойно поступила, Нефора.

– Да, теперь я удаляюсь… в пустыню.

– В пустыню!.. Помедли, на тебе есть мой долг.

– Долг мой!.. Чем должна я тебе? – удивилась Нефора.

– Чтобы исполнить совет моего Учителя, я отдал мой глаз; ты была в этом отчасти причинна, но когда ты не пожалела себя и обнажила перед людьми свой сокровенный грех – ты себя исправила и привлекла меня к себе. Мы теперь одного духа и можем быть подпорой друг другу… Для чего нам теперь расставаться? Нефора! Будь ты женою Зенона!

И они сделались супругами.

Отсюда видим, что соблазн, устроенный художнику модницей III века, не имел успеха. Египетская красавица не только не могла соблазнить нравственного человека, но еще сама была поражена твердостью христианских правил, и вся эта история послужила к обращению в христианство множества людей, не признававших до тех пор ничего выше соблазнов чувственности.

Кривой художник «сдвинул» эту гору.[2]

Второй случай соблазна.

19) (2) Декабря 24. Был монах Никола, который прежде служил в войске. Когда при Никифоре царе случилась война, он не утерпел, чтобы оставаться при мирных занятиях в монастыре, и опять пошел воевать.

Никола был родом грек и находился в цветущей поре возраста. Он был высокий ростом, статный, сильный и красивый и с молодецкою, военною выправкой.

Когда Никола проходил по Болгарии, на него постоянно обращали внимание женщины, а он не замечал их; но вот случилось ему раз зайти переночевать в одну болгарскую гостиницу и тут случилось с ним нечто опасное.

Пока он ходил, вечерял и потом укладывался спать, «приметила его юная болгарыня, девица вельми младая, дочь гостинника болгарского, и пленилась его красотой». Инок же, воинственный Никола, ничего этого не подозревал; он спокойно поужинал, помолился богу и лег спать, и как он от дороги очень устал, то сейчас же и заснул очень крепко. Но только что он разоспался «ко второй страже нощи», неожиданно почувствовал, что его кто-то тихо, но неотступно потрогивает. Монах простер руки и ощутил горячее человеческое тело и встретил молодые, тонкие руки, которые страстно сплелись с его руками, и в то же время чьи-то страстные уста во тьме стали покрывать лицо его поцелуями. А при этом все прочие люди, ночевавшие в гостинице, спали крепким сном и никто не мог бы помешать страстной сцене, но инок сам освободился от искушения.

Никола «воспряну», отстранил от себя ласкающую его прелестницу и «вопроси ее, кто еси и чего хощеши?»