Степок вдруг изменил свой весёлый и бойкий тон на просительно-жалобный.

- Петь можно... Это не мешает, - согласился Маслов и, подвинувшись к товарищу, сказал: - Ну, начинай!

- Любимую? - снова встрепенулся Степок. Маслов кивнул головой. Они сидели против меня по другую сторону костра, и их лица то ярко освещались огнём, то исчезали в клубах дыма. Степок встал на колени, потрогал рукой горло, немного закинул голову назад и приставил к глотке палец.

"Эх, да разгони-и..."

- тенорком начал Степок, блеснув на меня глазами. Он часто нажимал пальцем на глотку, и от этого длинные ноты дрожали мелкой трелью.

"Разгони ты, ветер, тучи грозные!.."

- попросил Маслов речитативом и странно качнул головой, как бы не надеясь, что ветер исполнит его просьбу.

"Ты разве-ей..."

- взмахнув рукой в воздухе и плавно поводя ею, продолжал Степок песню. Он повышал голос и приказывал.

"Ты развей-ка грусть-тоску-у мою-у..."

- вытягивал Маслов речитатив, и постепенно слова песни рождали из себя ту заунывную русскую мелодию, прерываемую краткими криками, что всегда заставляет воображение слушающего рисовать погибающего, его безнадёжные жалобы и стоны и последние вспышки угасающей энергии. Маслов пел баритоном, очень густым и гибким; иногда в голосе дребезжало что-то надтреснутое и хриплое, но это не портило песню, а только придавало ей больше задушевности и той простой красоты, которая и есть красота истинная.

"...Чтоб светило ясно солнышко..."

- всё выше поднимался Степок, щуря глаза и краснея от напряжения.

"Чтоб жилось мне, добру молодцу..."

- просил и жаловался Маслов, тоже повышая голос.

"Эх, беззаботно, вольно... весело!.."

Искусственно вибрировавший голос Степка порвался, а баритон Маслова ещё выводил сильно и красиво:

"Эй, вольно... весело-о!.."

Степок встал и, взмахнув рукой, залился, крепко зажмурив глаза:

"Эх, да ходят в небе..."

"Тучи грозныя-а..."

- тоскливо подхватил Маслов.

"А тоска изъела сердце мне..."

- Э-э-эх!.. - громко вздохнул Степок, не открывая глаз.

А глаза Маслова были открыты, и он был бледен. Он сидел, вытянув ноги, и, откинув корпус назад, упёрся руками в землю. Выгнутая вперёд грудь высоко поднималась и опускалась, и из раскрытого рта волной пились слова песни, тоскливые, рыдающие... и всё более звучные.

Я смотрел на него, не отрывая глаз, и переживал то странное и сильное ощущение, которое так метко охарактеризовано словами "за сердце берёт".

Голоса товарищей то сливались в одну струю, то звучали каждый отдельно, оттеняя и подчёркивая выразительность другого.

Маслов не шевелился, Степок стоял и раскачивался из стороны в сторону. На его шероховатой физиономии сияло блаженство, а красивое лицо Маслова нервно вздрагивало и, - казалось, - всё более бледнело, точно из груди певца, вместе с голосом, выливалась и кровь. Его тоскливые чёрные глаза смотрели прямо на меня, но я чувствовал, что он не видит ничего - ни меня, ни горы, к которой прислонился... Видно было, что грудь этого человека полным-полна тяжёлой, едкой болью и что песня - единственное лекарство, которое облегчает эту боль. Он в одно время и выпевал свою тоску и почти отпевал себя... Иногда судорога, пробегавшая по его лицу, заставляла меня ожидать, что он сейчас заплачет... и тогда я испытывал желание бежать от этого человека, такого сильного, красивого и замученного до слёз...

Песня рыдала то тише, то сильнее... и с каждой новой нотой всё более становилась похожа на причитание по умершем, а Маслов, опрокидываясь назад, всё круче выгибал грудь, как бы этим желая облегчить исход звукам, переполнявшим его. Степок выделывал удивительные фиоритуры и триоли, постукивая себя пальцем по глотке и, не открывая глаз, из стороны в сторону мотал головой, поводил плечами, взмахивал рукой в воздухе... жил весь в песне.

- Моn dieu! Соmmе с'еst bеаu! Quеllе роesiе!.. Fеu аu mоntаgne еt lа сhаnsоn!..1 Это похоже на гномов! Je vеuх lеs vоir...2 - затрещал звонкий женский голос.

---------1 О боже, как это красиво! Какая поэзия! Огонь на горе и песня! (Ред.) 2 Я хочу их видеть... (Ред.)

- Эй! Кто это поёт? Идите сюда! - крикнул барский басок.

Песня оборвалась. Маслов широко открыл рот и тупо посмотрел на дорогу... Степок вздрогнул, оскалил зубы и зло сощурил глаза.

Сквозь ветви мы видели двух лошадей; на одной из них сидела тоненькая дама в белой вуали, а с другой спрыгнул человек в светлом костюме. Он бросил поводья на луку седла и обернулся к даме.

- По-огоди!.. - прошептал Степок и вдруг со всех ног бросился на дорогу, шумя кустами и дико воя:

- Идё-ем... Ваше благородие!!.

- Ай!.. - взвизгнула дама.

- О чёрт!.. Стой!..

Но обе испуганные лошади шарахнулись и помчались... Издали, вместе с топотом, доносился визг дамы.

- Осёл! Лови!.. - закричал барин, замахиваясь на Степка хлыстом.

- Как бы под гору не слетели!.. - уклоняясь от удара, сказал Степок и наклонил голову в сторону шума.

Барин метнулся и побежал туда, высоко вскидывая ноги. Степок захохотал и сел на дорогу.

- Вот так лупит!.. Охо-хо-хо!.. Чёрт его!..

Маслов мрачно и безучастно молчал. Топот коней и бежавшего барина пропал вдали...

- А ловко я их!.. А, Миша? - И Степок фыркнул. - Вот что нашёл... видишь? - Он показал товарищу хорошенький хлыстик и обшитый кружевами носовой платок.

Тот молча посмотрел на это.

- Рассыпалась барыня!.. Нет, ка-ак он поскакал-то!.. Ах буйвол чёртов!.. А за эти штучки мы полтину поймаем.

- Брось! ну их... - сказал Маслов, махнув рукой.

- Бросить?! Зачем? Они песню слушали? Ну - и квит! А может, мне бы лучше, не пугая их, попросить у них на чай? а? Ч-чёрт!.. Вот не догадался!..

- Плюнь, Степок - стыдился бы!.. - раздражённо крикнул Маслов.

- Чего стыдиться? На чай-то попросить?! Они песню слушали!

- Молчи ин!.. - И Маслов крепко ругнул товарища. - А то вот двину... Он сунул в его сторону кулаком и посмотрел на него дикими глазами, сразу налившимися кровью.

- Поехало!.. - Степок скептически свистнул. - Что за барство такое! П-пэ!.. Давно ли это появилось? Что, ты сам не занимался этим?.. В Одессе-то, помнишь, у француза... и вообще... Смехота!

- Стёпка! Брось, молчи!.. Драться буду... - тихо и внушительно заговорил Маслов.