— Значит, ты и есть Рома Ракетоноситель? Рада с тобой познакомиться.

Хочешь стать дрессировщиком? — произнесла я то, что теперь привыкла говорить каждому маленькому гражданину нашего дома.

— Не-а. Лучше пылесосом.

— Что?! — опешила я.

— Ага. Он вот шумит сильно-сильно, с грязью возится, а его никогда не ругают, только если уж испортится, конечно.

— Теперь понятно. Мне обидно, что я ничем тебе в этом не смогу помочь.

— А вы театр покажите. Я пришёл сам посмотреть.

— Ты, выходит, зритель?

— Нет, я Рома, Кета мне сестра. Только я ещё младший.

— Раз ты смотришь всё-всё в театре — ты зритель. — Я это сказала скорее для себя, потому что теперь была понятна помощь Лёни. Рыжик проведёт большую работу со зрителем. У меня тут же в уме возник план, но рядом стоял кроха зритель и требовал показа театра.

— Идём, Рома. Театр ведь во дворе.

Мы вышли с ним из парадного, он увидел знакомый ему и ничем не изменившийся двор. Подозрительно смерив меня взглядом, Ромка тотчас спросил:

— Где театр? Ну где?

— Здесь, — ответила я и для полной убедительности топнула ногой по песку.

— Я не вижу где.

— Вот голуби, видишь — они артисты.

— И костюмы у них есть?

— Костюмы, пожалуй, им не нужны.

— Да, бабушка говорит, что им шарф не нужен. Голуби-сизарики не простуживаются. Им сама радуга шарф на грудках оставила насовсем.

— И ты запомнил, что сказала бабушка. Молодец.

Тут я показала Ромке нашу кошку, которая полетит с мышами в ракете. Но он вдруг захотел посмотреть ракету: кошка была обыкновенной, а ракета!..

— А можно мне вместе с ними, в ракете? — спросил Ромка.

Он ухватился руками за воображаемый руль и, представив себя космонавтом, громко закричал:

— Ту-ту-трам, посторонись!

— Кому ты отдаёшь команду? — спросила я.

— Ту — гудок. На небе ведь можно гудеть, там людей нет, и чтоб другая ракета не наехала. Ту-ту-т-трах!

И Ромка побежал, или, в его представлении, полетел по двору, не замечая кошки, которая испуганно юркнула в подъезд.

С этого дня Лёня Тютькин организовал бригаду, которая называлась: «ПТ по Р с МЗ». Конечно, я не могла сразу расшифровать такое многозначительное название, но «ПТ по Р с МЗ» действовало умело и чутко. Сначала игры затейника, потом песни, что касается плясок, то здесь было труднее. Люди от двух до четырёх лет не запоминали нужного па и предпочитали пугать друг друга, двигаясь подчас с рычанием на четвереньках. Только один Ракетоноситель не поддавался Лёне. Он часами сидел у водосточной трубы и, стуча по жести линейкой, напоминал сестре Кете, что ему одному трудно и грустно. Кета сердилась, но выдерживала характер и, бросая косые взгляды в окошко, следила за братом.

Всё же он сумел проникнуть за кулисы нашего театра. И помогла ему я.

Сознаюсь, не устояла. Ромка Ракетоноситель был принят моим ассистентом.

Работала, правда, за него линейка, ставшая реквизитом для морских свинок.

Ромку приняли настороженно. Пришлось объяснить уважительную причину. Я рассказала ребятам о моём разговоре с Ромкой.

Ромка спросил меня:

— У тебя есть дочь?

— Нет, — ответила я.

— А сын?

— Тоже нет.

— А дети вообще есть?

— Нет, вообще нет.

— Тогда бери меня сегодня в театр. Когда дети одни, их берут с собой на работу. Я с мамой ездил, теперь с тобой пойду. Вот.

Последнее «вот» доказало, что решение его бесповоротно и отказу не подлежит.

Ромка теперь с нами, хоть руководитель «ПТ по Р с МЗ» Лёня Тютькин до сих пор упрекает меня в слабохарактерности и подрыве его авторитета. Что ж, он прав, недаром «ПТ по Р с МЗ» есть помощь театру по работе с маленьким зрителем.

Театр, у которого крыша — небо, а пол — земля, открыл сезон в конце июня. Не было билетов, а следовательно, не было и безбилетников. Чтобы созвать зрителей, мы прибегли к запрещённому методу: к живой рекламе. С утра, когда по всем дворам начинается оживлённое движение людей, спешащих на работу, мы разделились на три группы. Кета с маленьким братишкой Ромкой возглавляла первую. Их рекламой был петух Красный Гребень, который должен был звонким кукареканьем приветствовать прохожих и привлекать внимание к плакату: Спешите! Завтра открытие театра зверей нашего дома!

Петух выкрикнул два раза «кукареку» и сыграл на гуслях, потом его разморило, и он стал часто дышать, напугав Ромку. Ромка от скуки требовал пить, но так как Кета не могла покинуть свой пост, он пригрозил ей, что будет кричать сам, как петух, и немедленно раскудахтался. Устав быть петухом, Ромка протяжно затянул:

— Хочу пи-ить, да-ай пи-ить! Да-ай!

Он тянул своё «да-ай» жалобно и невыносимо долго, и теперь на них уже обращал внимание каждый прохожий.

— Девочка! Ты зачем обижаешь малыша? — говорили Кете сердобольные люди.

А Ромка, чувствуя поддержку, заливался плачем:

— Да-ай!

В первом этаже, поблизости, хлопнуло окно, и донёсся ворчливый голос:

— Безобразие! Распустили детей. С утра отдохнуть не дают!

Ромка смолк, зато петух встрепенулся, и троекратное «кукареку» с гулким эхом прокатилось по двору.

— Ах, вы опять за своё? Ну погодите!

Над Кетиной головой снова послышался стук оконной рамы, а через секунду разъярённая тётенька выскочила из подъезда. А Кета с петухом под мышкой и Ромкой на буксире мчалась в свой двор.

Вторая группа вернулась не так быстро. Мише Агафьину сопутствовал успех.

Наш дрессированный поросёнок оказался на редкость удачной рекламой. Он танцевал вальс. Разворачивал пятачком плакатик. Бил в барабан.

Оставалась третья группа. Мы начинали тревожиться. Было уже далеко за полдень, а Лёня Тютькин всё не возвращался. На разведку в близлежащие дворы отправился Миша. Вскоре разведчик вернулся. Он принёс несколько вороньих перьев и разорванный плакат, где уцелело лишь одно слово: «Спешите!» Лёне было поручено рекламировать театр в сопровождении бульдога и вороны. Ворона должна была выдавать программки, а бульдог лаем оповещать час начала спектакля. Однако — ни Лёни, ни его ассистентов.

«Что с ним случилось?» — тревожно думала я.

— Вот и попробуй тут с Лёнькой открыть театр! — сердилась Кета.

— А может, он не виноват, может, с ним что случилось! — вступился Миша.

Мы все отправились на поиски.

— Вы не видели мальчика, такого рыженького, с бульдогом?

— Нет, — отвечали в одном дворе.

— Нет, — отвечали в другом, и только в третьем сказали, что рыженький пробегал мимо, но без бульдога, во дворе не останавливался.

Что же произошло?

Гадать долго не пришлось, потому что из-за угла выскочила незнакомая дворняжка, за ней Гром, а за ним Рыжик. Он на ходу издали кричал: «Держите!»

Пропустив дворняжку, мы врассыпную бросились наперерез бульдогу.

— Уф! — с трудом перевёл дыхание Лёня.

— Ну?

— Что случилось?

— Где ты был? — тотчас посыпались на него вопросы.

— Уф! — вздохнул он и, погрозив бульдогу кулаком, проворчал: — С этим Громом только и жди неприятностей! Сначала всё правильно шло. Ворона первая начала. И крылья подрезаны, а ка-ак полетит в сторону! Я ловить! Гром за мной! А прохожие решили, что он на меня бросается. И давай за ним, а он от них. Три квартала гнался за ним! Я бы раньше догнал, но ведь сначала он просто так побежал, а потом увидел чужую собаку, и тут уж пошло… Как припустился! Хорошо ещё, что собака в нашу сторону завернула… А то… — Не обращая внимания на провинившегося Грома, Лёня сел прямо на асфальт.

Из-за пазухи у него тотчас выскочила ворона.

— Ну, чего расселся! Работы сколько ещё, а у нас всего один день остался, — скомандовала Кета.

— Светопреставление! — всплеснул руками Миша, поддразнивая Кету.

Конечно, когда началось наше первое представление, или, по-театральному, премьера, я нервничала: ведь и номера и артисты были зрителям знакомы до мелочей; репетиции происходили у всех на глазах. Но по тому, как, зная и наперебой рассказывая друг другу каждый следующий номер, они глядели спектакль, я поняла: театр полюбили. Теперь я не стану описывать тот день.