- Ну и что же? - медленно спросил папа.
- Плачу ей по двадцать пять рублей в месяц...
Шуре было холодно, и она вся дрожала мелкой нервной дрожью, продолжая смотреть в сад широко открытыми глазами...
- То-то последнее время твой пессимизм зазвучал так громко...
- Ты читал "Воспоминаний пёстрая толпа во тьме ночной передо мною вьётся"?
- Ну?
- Вот там изложено всё впечатление... весь осадок этой глупой истории.
- Хорошо изложено... - вздохнул папа. - Вообще, брат, ты великий мастер ясно изображать "волнений сердца смутные узоры".
- Ба, а ты, однако, и в самом деле меня почитываешь?
- И даже очень. Без лести говоря, у тебя прелестный стих...
- Спасибо! Это не часто приходится слышать, хотя я - буду откровенен знаю, что заслужил такой отзыв...
- Бесспорно, брат! Идём чай пить...
- Ты посмотри, кто нынче пишет и как пишет? Живодёры, а не поэты, насилуют язык, истязуют его... Я ценю это сокровище, стараюсь...
Шура видела, как они шли по саду рядом и папа обнимал поэта за талию... Вот их голоса стали неясны, пропали.
Шура выпрямилась на стуле медленно, так, как бы на ней лежало что-то тяжёлое и ей ужасно трудно было шевелиться...
- Шура, иди чай пить! - донесся до неё голос мамы. Она встала, пошла и, проходя мимо зеркала, видела, что лицо у неё бледное, осунувшееся, точно испуганное. И в глазах её было так туманно, что, когда она вышла к столовую, знакомые лица являлись пред ней какими-то бесформенными белыми пятнами.
- Надеюсь, что барышня уже перестала сердиться на меня? - донёсся до неё голос поэта.
Она молчала, глядя на его гладко стриженую голову и стараясь вспомнить, каким он, этот человек, казался ей, когда она читала его стихи и не знала его?
- Шурка, что же ты молчишь? Как вежливо! - воскликнул папа.
- Ах! - вскричала она, вскакивая со стула, - что нам надо? Отстаньте от меня... Обманщики...
И, с рыданием бросившись вон из столовой, она ещё раз истерически крикнула:
- Обманщики!..
...Несколько секунд четверо людей за столом сидели молча, изумлённо поглядывая друг на друга. Потом мама и тётя ушли.
- Уж... не слышала ли она наш разговор? - спросил папа поэта.
- Чёрт возьми! - смущённо воскликнул тот, заёрзав на стуле.
Вошла мама и на обращённые к ней вопросительные взгляды ответила, недоумевая, пожав плечами:
- Плачет...
1896 г.