Силан. Ну да, как же! Испугался! С меня взять нечего. Я свое дело делаю, я всю ночь хожу, опять же собаки… Я хоть к присяге. Не токма что вор, муха-то не пролетит, кажется. У тебя где были деньги-то?

Курослепов. Не успел я в сундук-то убрать, под подушкой были, в чулки спрятаны.

Силам. Ну, кому же возможно, сам посуди! В чулки прячешь, – так вот ты чулки-то и допроси хорошенько!

Курослепов. Рассказывай. А вот взять тебя за волосы, да, как бабы белье полощут…

Силан. Руки коротки!

Курослепов. Опять же вина не наготовишься, целыми бутылями пропадает.

Силан. С того ищи, кто пьет, а меня бог миловал.

Курослепов. Кто бы это украл?

Силам. Диковина!

Курослепов. Уж, кажется, кабы…

Силам. Ну, да уж и я бы…

Курослепов (нараспев). Но, яко… Так ужинать ты говоришь?

Силан. Одно дело.

Курослепов. Пойти приказать.

Силан. А что ж ворота?

Курослепов. После. Ты у меня… (Грозит.) Слушай! Я, брат, ведь нужды нет, что ты дядя. А у меня, чтоб всё, двери, замки, чтоб все цело! Пуще глазу, как зеницу ока, береги. Мне из-за вас не разориться.

Силан. Ну, да уж и довольно! Сказано, и будет.

Курослепов. Где приказчики?

Силан. А кто их знает.

Курослепов. Ежели которого нет, не отпирай, пусть за воротами ночует; только хозяйку пусти. А ежели посторонних кого к ним, хоть знакомый-раззнакомый, ни под каким видом. У меня тоже дочь невеста. (Уходит в дом.)

Силан, Гаврило и потом Вася Шустрый.

Силан (подходит к Гавриле). Вылезай, ничего!

Гаврило. Ушел?

Силан. Ушел. Вот теперь поужинает, да опять спать. А отчего это он спит так? Оттого, что капитал! А ты вот тут майся всю ночь. Награбил денег, а я ему их стереги! Две тысячи рублей! Легко сказать! От твоего, говорит, несмотрения! Каково мне на старости лет попреки слушать! Уж, кажется, кабы мне этого вора! Уж я б ему!… То есть, кажется, зубами бы загрыз! Ну, вот покажись теперь, вот так метлой прямо ему… (Увидав Васю, который показывается на заборе.) Постой, постой! Вот он! Погоди, дай ему с забору-то слезть. (Бросается на него с метлой.) Караул!

Вася. Что ты, что ты! Не кричи, я свой!

Силан (ухватив его за ворот). И то, никак, свой! О, чтоб тебя! Перепугал. Ты зачем же через забор-то? Кара…

Вася. Не кричи, сделай милость. Я к вам посидеть, больно скучно дома-то.

Силан. Коли ты к вам честью, на то есть ворота.

Вася. Ворота заперты, а стучать – пожалуй, хозяин услышит.

Силан (держит его за ворот). А где ж это показано, чтоб через забор? Ка… ка…

Вася. Сделай такую милость! Ведь ты меня знаешь; разве я в первый раз?

Силан. Знаю я, что ты и прежде через забор лазил, да раз на раз не приходит; прежде взыску не было, а теперь вон две тысячи рублей пропало. Вот оно что значит вас баловать!

Вася. Ведь не я украл, ты сам знаешь, какое ж мне до этого дело!

Силан (трясет его за ворот). Тебе нет дела! – Тебе нет дела! Стало быть, я один за всех отвечай! Вам никому нет дела. Все я! Вот ты у меня теперь запоешь! Караул!

Гаврило. Да полно ты его мытарить-то.

Силан (Васе). Кланяйся в ноги!

Вася кланяется.

Вот так! (Берет его за ворот.)

Вася. Зачем же ты меня опять за ворот-то взял?

Силан. Для всякой осторожности. Что, отец здоров?

Вася. Слава богу!

Силан. Знаю ведь я, зачем ты пришел; да нет ее дома, в гости ушла.

Вася. Да пусти.

Силан (держа его за ворот). В гости ушла, друг любезный. Вот погоди, придет. Вот придет, так повидайся, что ж!

Вася. Да полно тебе мудрить-то надо мной. Что ты меня за ворот-то держишь?

Силан. А вот что: не свести ли мне тебя к хозяину покудова?

Вася. Силантий Иваныч, есть ли на тебе крест?

Силан (отпускает). Ну, бог с тобой. Сиди здесь! Только чтоб честно и благородно; а ежели что, сейчас руки назад и к хозяину. Понял?

Вася. Что же мне понимать-то?

Силан. Ну, то-то же. Мне было б сказано. (Отходит и стучит в доску.)

Гаврило. Что тебя не видать давно?

Вася. Недосужно было. Ну, Гаврик, какие я чудеса видел, так, кажется, всю жизнь не увидишь!

Гаврило. Где ж это?

Вася. У Хлынова был.

Гаврило. У подрядчика?

Вася. Да. Он уж теперь подряды бросил.

Гаврило. Разве у тебя уж делов теперь нет никаких?

Вася. Какие дела! Все врозь ползет, руки отваливаются. В люди итти не хочется от этакого-то капиталу; я тоже человек балованый…

Гаврило. А ведь поневоле пойдешь, как есть-то нечего будет.

Вася. Ну, там что бог даст, а покуда погуляю.

Гаврило. Что же ты, какие диковины видел у Хлынова?

Вася. Чудеса! Он теперь на даче живет, в роще своей. И чего-чего только у него нет! Б саду беседок, фонтанов наделал; песельники свои; каждый праздник полковая музыка играет; лодки разные завел и гребцов в бархатные кафтаны нарядил. Сидит все на балконе без сертука, а медали все навешаны, и с утра пьет шампанское. Круг дому народ толпится, вес на него удивляются. А когда народ в сад велит пустить, поглядеть все диковины, и тогда уж в саду дорожки шампанским поливают. Рай, а не житье!

Гаврило. А ведь из крестьян недавно.

Вася. Ум такой имеет в себе. Уж каких-каких только прихотей своих он не исполняет! Пушку купил. Уж чего еще! Ты только скажи! А? Пушку! Чего еще желать на свете? Чего теперь у него нет? Все.

Гаврило. Да на что же пушку?

Вася. Как на что, чудак! По его капиталу необходимая это вещь. Как пьет стакан, сейчас стреляют, пьет другой – стреляют, чтобы все знали, какая честь ему передо всеми. Другой умрет, этакой чести не дождется. Хоть бы денек так пожил.

Гаврило. Где уж нам! Ты моли бога, чтобы век работа была, чтобы сытым быть.

Вася. Еще барин с ним. Он его из Москвы привез, за сурьезность к себе взял и везде возит с собой для важности. Барин этот ничего не делает и все больше молчит, только пьет шампанское. И большое ему жалованье положено за вид только за один, что уж очень необыкновенные усы. Вот тоже этому барину житье, умирать не надо.

Гаврило. Эх, брат Вася! Кому ты позавидовал! Нынче он этого барина шампанским поит, а завтра, может быть, надругается да прогонит. Хорошо, как деньжонки есть, а то и ступай пешком в Москву. А ты, хоть с грошом в кармане, да сам себе господин.

Вася. А то у него еще другой атютант есть, здешний мещанин, Алистарх.

Гаврило. Знаю.

Вася. Этот только на выдумки: как что сделать почуднее, выпить повеселее, чтоб не все одно и то же. Машины Хлынову делает, флаки красит, фонтаны в саду проводит, цветные фонари клеит; лебедя ему сделал на лодке на косу, совсем как живой; часы над конюшней на башне поставил с музыкой. Этот не пьет и денег берет немного; зато ему и уважения меньше. «У тебя, говорит, золотые руки, наживай капиталы от меня!» – «Не хочу, говорит Листарх, и твой-то капитал весь несправедливый». – «Как ты, говорит, смеешь грубить, я тебя прогоню». Алистарх ему прямо так: «Гони, говорит, не заплачу, по мою жизнь вас, дураков, хватит». И так будто побранятся. Только Алистарх его ничего не боится, грубит ему и ругает в глаза. А Хлынов его за это даже любит; да и то надо сказать, денег у Хлынова много, а жить скучно, потому ничего он не знает, как ему эти деньги истратить, чтоб весело было. «Коли, говорит, не будет у меня Листарха, стану их так просто горстями бросать». Вот ему Алистарх и нужен, чтоб думать за него. А коли что сам выдумает, все нескладно. Вот недавно придумал летом в санях ездить по полю. Тут недалеко деревня; собрали двенадцать девок и запрягли их в сани. Ну, что за удовольствие! На каждую девку дал по золотому. А то вдруг на него хандра нападет: «Не хочу, говорит, пьянствовать, хочу о своих грехах казниться». Позовет духовенство, посадит всех в гостиной по порядку, кругом, на кресла и начнет потчевать; всем в ноги кланяется; потом петь заставит, а сам сидит один посреди комнаты и горькими слезами плачет.