А Пиня — хоть бы что! Почесал за ухом, взял варёное вкрутую яйцо, разбил о лоб. Так он поступал всегда. Каждый раз, когда мама давала ему крутое яйцо, Пиня разбивал его о лоб. Надо вам сказать, что есть немало способов разбить скорлупу. Одни разбивают, ударив по тупому концу яйца ложечкой, и отколупывают потом понемногу скорлупу пальцем; другие отрезают тонкий конец ножом и добираются до желтка и до белка методом почти хирургический; а третьи, такие, как Пиня, разбивают скорлупу обо что попало — о стол, о локоть, о колено, о собственный лоб — лишь бы посмешнее.

«Я не могу оглянуться и выяснить, в чём дело... — плаксивым голосом продолжал Доминик. — Может, ты посмотришь...»

А Пиня — хоть бы что! Позавтракал, собрал книжки и, как обычно, спустил Доминику в хобот порцию витаминов.

«Что за мальчик этот Пиня? — подумал Доминик. — С ним разговариваешь, а он хоть бы что. Погоди, погоди, я тебе этого не забуду! Хуже всего, что давит всё сильнее. Вот придёт мама убирать комнату, я скажу, что со спиной у меня неладно».

Но Пинина мама в этот день очень спешила. Она только убрала постель с дивана, поставила кое-какие вещи на место и ушла. У неё даже не было времени вытереть пыль.

Доминик кричал ей во всё горло:

«Послушайте-ка, что-то давит мне на спину!»

Но Пинина мама вела себя так, точно в комнате стояла тишина.

«Что-то не в порядке! — подумал Доминик, когда мама вышла из комнаты. — Или она плохо слышит, или я как-то не так разговариваю. Положение ужасное!»

В ближайшие дни выяснилось окончательно, что положение ужасное. Пинина мама на целый месяц уехала на курорт в Закопане... Потому-то она так и спешила, что боялась опоздать на поезд. А Пиня готовился как раз к контрольным работам в конце второй четверти и не обращал на Доминика ни малейшего внимания. После возвращения из школы он сидел, уткнув нос в книжку, и бубнил одно и то же — вот вам и весь Пиня. Витамины вместо мамы приносил Пине папа, но заговорить с папой Доминик не осмеливался. Тем временем боль в пояснице усилилась. И не только в пояснице.

Однажды ночью Доминик почувствовал, как что-то стиснуло ему левый бок.

«Вот тебе на! — буркнул Доминик, проснувшись. — Только этого не хватало».

Через некоторое время боль в спине и в левом боку усилилась. К тому же заболел ещё и правый бок, сперва немного, потом всё больше и больше...

«Ну, настал мой последний час, — расплакался Доминик. — Давит со всех сторон... Значит, я умру, непременно умру, я обречён! Бедный, бедный Доминик! Видишь, чем всё кончилось!..»

И ему стало ужасно жаль себя.

Раньше, когда он был одинок и заброшен, ему оставалось одно утешение: ждать, когда Пиня, вернувшись из школы, расскажет какую-нибудь историю. Теперь и на это рассчитывать не приходилось. Пиня вёл себя так, точно Доминика не существовало. Даже не глядел в его сторону; не отрывая взгляда от книжки и от тетрадки, машинально три раза в день совал ему в хобот витамины. К тому же наступила зима, окно открывали редко и ненадолго, и Доминик понятия не имел, что происходит на улице.

«Только бы не разбиться! — думал он. — Может, придёт такой день, когда в моей печальной жизни наступит перемена к лучшему...»

Представьте себе, такой день действительно наступил!

Однажды Пиня вне себя от радости ворвался в комнату с криком:

— Ура, слон, ура! Четверть кончилась! Можешь меня поздравить! Дай поцелую тебя в хобот!

Он подбежал к Доминику и оторопел от неожиданности. Последняя полка, та, под которой стоял Доминик, выгнулась вверх; казалось, она вот-вот лопнет! Книги, стоявшие слева и справа от Доминика, были так прижаты друг к другу, что попискивали от негодования, совсем как старушки в переполненном трамвае.

— Что случилось? — спросил Пиня.

«Сдавило меня со всех сторон!» — ответил Доминик.

— Ничего не понимаю, — вновь заговорил Пиня, который, видимо, не расслышал жалобы Доминика.

«Сдавило меня со всех сторон, сдавило», — повторил в отчаянии Доминик.

— Может, я ошибаюсь, — буркнул Пиня, — но мне казалось, когда я ставил слона на полку, там ещё оставалось свободное место.

«Так не хочется прощаться с жизнью...» — плачущим голосом продолжал Доминик.

— Хм, странное дело... — задумался Пиня. — Неужели батареи так греют, что полки высохли и покоробились?

«Сделай что-нибудь, дорогой Пиня! Спаси меня! — запричитал Доминик. — Не хочется погибать в расцвете сил. Погибать... из-за чего? Из-за того, что меня со всех сторон сдавило. Ведь я ещё совсем, совсем молодой... Ты только погляди на меня. Всё ещё у меня на месте. И ноги, и хобот, и хвост, и уши. Сделай что-нибудь, мой дорогой, мой любимый Пиня! Спаси бедного Доминика!»

Из всей этой речи Доминика Пиня не уловил ни слова. Доминик говорил так тихо, что услышать его было невозможно. Наверно, ему только казалось, что он говорит громко, а в действительности он не выдавил из себя ни звука, ни писка.

Так они и говорили, точно двое глухих из присказки. Доминик — своё. Пиня — своё.

— Что же с тобой делать, слон? — спросил Пиня. — Это плохо, что доска впилась тебе в спину. Переставлю тебя на самую последнюю полку. Там тебе ничто не помешает. Переезжай!

Пиня ухватил Доминика обеими руками за передние ноги, изо всех сил потянул к себе. Одним движением он вырвал его из-под полки и освободил от стискивающих с боков книжек. Пиня подержал Доминика в руках и поставил осторожно на самую верхнюю полку.

Доминику сразу стало легче.

«Ах, как тут хорошо! — сказал он, вздыхая. — Я точно заново родился на свет!»

Теперь ему уже ничто не мешало.

«Мир так хорош!» — воскликнул Доминик весело.

— Здесь тебе будет лучше, — сказал Пиня, задумчиво глядя на Доминика. — Полка пустая: с боков давить на тебя ничего не будет, верх тоже открытый, до потолка ещё метра полтора. А потолок, он ведь не такой вредный: не прогнётся, чтобы придавить тебя.

И Пиня вдруг расхохотался как сумасшедший. Он представил себе этот спускающийся вниз потолок, который во что бы то ни стало намерен доставить неприятность его любимцу — белому фарфоровому слону.

Всё выше тянулся Пиня, когда ему приходилось опускать в хобот Доминику очередную порцию пилюль. Но взволновался он по-настоящему только тогда, когда ему впервые пришлось подставить для этого стул.

— Странно... странно... — пробормотал Пиня, соскочив со стула, отошёл на несколько шагов и уставился на Доминика.

— Послушай-ка, слон, ты что, нарочно?

Но Пиня глядел на него как ни в чём не бывало. Разве можно с таким невинным видом проделывать шутки? Сомнений не было — это был тот самый слон, которого Пиня принёс с чердака. Тот, да не тот. Тот был, конечно, поменьше. Точно такой же, но поменьше.

— Может, слона подменили? — принялся вслух рассуждать Пиня. — Да, но кто мог это сделать?

Кроме мамы и папы, никто в комнате не бывает...

— Может, это проделки Рыбчинского? — продолжал размышлять Пиня. — Рыбчинский любит выкидывать всякие фокусы. Меняет у мальчиков в раздевалке шапки и ботинки, так что потом никто ничего не найдёт. Те, у кого нога маленькая, не знают, что им делать с большими ботинками. И наоборот. Да, но, с тех пор как у меня появился слон, Рыбчинский ко мне не заходил. Нет, это не Рыбчинский. Послу-шай-ка, слон, может, ты начал расти? Ведь так иногда бывает и с людьми: человек не растёт, не растёт, а потом вдруг как вырастет!

«Ах, если б это была правда! — подумал Доминик. — Всю жизнь мечтаю об одном — хоть чуть-чуть подрасти. Ах, если б это была правда!»

— Может, на тебя действуют, — продолжал Пиня, — витамины, которые я каждый день бросаю тебе в хобот? Ты, наверно, растёшь с того самого дня, как начал принимать мои пилюли. Скажи, ты их глотаешь?

«Что значит глотать? — спросил сам себя Доминик. — Никто ещё не задавал мне такого вопроса».

— Я знаю, ты мне не ответишь, говорить ты не умеешь, — продолжал вслух рассуждать Пиня. — Но я сейчас всё выясню. Давай-ка сделаем осмотр.