Лунин очутился перед освещенным подъездом и прочел сверкающую электричеством вывеску - "Аполло". Болезненная улыбка, бессмысленная и порочная, кривила его губы, и Лунин сам испугался своего лица, увидев его в большом зеркале.

Лунин шел неуверенно по фойе, и ему казалось, что вокруг - фантомы, а не живые люди, и что вот они подойдут сейчас, окружат его, приблизят к его лицу свои ужасные маски и раздавят его своими жесткими деревянными туловищами.

На эстраде плясала француженка. Лунин видел огромный красный рот, зеленые пятна под глазами, золотую волну юбок и бесстыдное движение ноги, обтянутой в черное трико...

Лунин тяжело опустился на стул, и лакей поставил перед ним бутылку клико14.

Неожиданно прозвучал знакомый голос:

- И вы здесь! И вы!

Как новая маска возникло лицо перед Луниным: бледный лоб с черными на нем кудрями и глаза, полные страсти мрачной.

- Ах, это вы, граф. Вы один? Ну, что же. Будем вместе пить. Будем пить, граф.

- А ведь у нас с вами был однажды разговор, - сказал Бешметьев. Помните? Это было три года назад... Мы с вами говорили, что многие живут теперь фантастически, что силы тайные влияют на события.

- Помню.

- Не правда ли, теперь, после революции, хуже стало?

Лунин молчал.

- Я не про политику говорю, - продолжал граф задумчиво, - я в политике весьма наивен; я про наши души говорю. Года три тому назад у нас мечта какая-то была. И вот, казалось, воплотится она. Идешь, бывало, по вечерней улице и как будто шорох слышишь волнующий и поступь такую гордую и прекрасную. Чью? Бог знает. А помните, с каким глупым лицом я следовал повсюду за княжной Ховриной, ныне женой моей? Кстати - ей очень хочется, чтобы вы написали ее портрет. Вы согласны? Нет? Я был бы очень рад, если бы вы написали ее портрет. Чтобы понять ее лицо, надо отца ее разгадать. Вы видели князя?

- Раза два видел.

- Не правда ли, любопытное лицо?

- Да. В нем какая-то усталость мудрая.

- Вот именно: как будто бы не одну жизнь пережил он. Вы знаете, князь - астроном по специальности и даже какие-то открытия сделал; но если с ним поговорить как следует, то наука его во что-то другое превращается в магию, так сказать. Говорит он точно и трезво и даже с улыбкой материалистом себя называет, но при этом как будто бы есть у него тайная мысль. Я боюсь этого колдуна, ей-Богу.

Граф засмеялся.

- Вы начали, граф, о фантастичности, о мечте, - сказал Лунин, - я бы хотел послушать. Я не совсем понимаю.

- Как странно! А я думал, что именно вы поймете меня. Я сужу по вашим картинам. Вот у вас есть "Дама в черном". У нее глаза тревожные. Она такой же крови, что и я. Вы должны понимать.

- Если в этом смысле, то понимаю, пожалуй. Только я думал, граф, что вы можете сообщить что-нибудь реальное на эту тему.

- Откуда у вас надежда такая?

- Я вам скажу откуда. Я по лицу вашему вижу. Вот вы растревожены событиями, что-то предчувствуете вы - человек ожидающий, ищущий... Все это мне близко, но вы еще обладаете тем, чем я не обладаю. У вас цельность есть и страсть в сердце. А я как художник не умею всего себя отдавать: силы берегу на мастерство.

- Да, вы скупы и холодны, пожалуй, - согласился Бешметьев, - но, может быть, это оттого, что вы стыдливы очень, несмотря на всю вашу суровость...

- И брезглив.

- Да... Да... И брезгливы, конечно.

- Вы знаете, мне кажется, что скоро убивать себя будут многие... неожиданно сказал Лунин.

- Я вот хожу по улицам и думаю: это - все самоубийцы бродят... И у всех такие пустые глаза.

Лунин вздрогнул.

- Да, граф, нет ничего страшнее пустых глаз, и вот еще когда кажется, что борода приклеена.

- И я многого боюсь. Женщины боюсь особенно. Когда она говорит: "да, милый", "нет, милый", а сама думает о чем-то своем.

- Но я скептик, граф, - сказал серьезно Лунин, - мне иногда неудержимо хочется весь свой опыт отвергнуть, назло самому себе... Иногда мне хочется сказать: "Страшно? Ну и прекрасно... Это нечто иное, как романтический испуг, болезнь психическая, отмеченная и в истории литературы, между прочим". Так цинично мне хочется иногда сказать.

- Ах, Боже мой! Я это очень понимаю. Вот новая любовь, новая любовь... Все так таинственно в наших сердцах, и какие-то противоречия безумные как будто разрешаются. Но придет историк и бесстрастно скажет: "Распущенность нравов во время революции". И, может быть, педант будет прав. То есть, с одной стороны, разумеется. Определенность научная всегда однобока, несмотря на всю свою святую правоту...

В это время к столику подошла высокая женщина с бледным овальным лицом и злыми красивыми глазами. Граф взял ее за руку и посадил рядом.

- Рекомендую... Клара... Прекрасная Клара... Я влюблен в нее...

Клара повела глазами, которые казались пушистыми, когда она их прищуривала, и сказала лениво:

- Глупости какие. Влюблен. До утра влюблен, милый, а утром к жене поедешь.

- Не говори о жене! - сказал Бешметьев, и яркая краска выступила у него на щеках.

- Вот все вы такие: "Влюблен... Влюблен", - а о жене не смей и говорить...

Клара засмеялась и с презрением посмотрела на Бешметьева.

- Влюблен я, - сказал упрямо граф, - сама знаешь, третью ночь в вертепе вашем...

- Ну, прощай, милый... Меня вон офицеры ждут.

Но граф, разговаривая с Луниным, все время подливал шампанское и теперь, совсем охмелевший, не хотел отпустить Клару.

- В "Пятьдесят девять" поедем, - бормотал он, целуя у локтя руку Клары, - а потом на Острова...

Лунин расплатился и, не прощаясь, вышел из "Аполло".

XV

Лунин не знал, когда и при каких обстоятельствах возобновила Анна знакомство с Любовью Николаевной, но уже не раз он заставал их вместе в маленькой гостиной. Прощаясь, они целовались нежно, и, по-видимому, у них были какие-то общие интересы, о которых ничего не знал Лунин.

Иногда Анна говорила ему:

- Сегодня из театра я поеду к графине. Не жди меня.

Лунин так был занят собою и больными мечтами своими, что дружба Анны с графиней не очень его интересовала.

С Анной редко оставался Лунин наедине, и отношения их потускнели.

В конце февраля Анна объявила Лунину, что едет в Москву и надолго, может быть, на целый месяц: опасно заболел отец.