Татав на несколько мгновений замолк.

— … Я поставлю его в свою комнату, и тебе нельзя будет его трогать. Я вообще запрещаю тебе трогать мои вещи. Мне все купил мой отец. А кто твой отец?

— Мишо, — заявил в ответ Людо таким тоном, словно это разумелось само собой.

— Нет, не Мишо. Ты врешь.

— Моя мать говорит, что Мишо.

— Да нет же, дурень, это вранье. Ты — сын фрица. Ты своего отца хоть раз видел?

— А ты? — растерявшись, огрызнулся Людо.

Татав взял в привычку заходить по вечерам к Людо и донимать вопросами о его происхождении, настоящих родителях, прежнем местожительстве.

— Мы жили на чердаке.

— Фу. как противно — на чердаке. А где теперь твой отец?

— На чердаке.

Татав любил чувствовать, что загнал в тупик Людо своими вопросами.

— А чем занимается твой отец?

— Он на чердаке.

— Но что же он делает на чердаке?

— Стирает белье. И чистит горох.

— Ну и простак твой отец! У моего так есть трактора и комбайны. И он их чинит. И он самый богатый человек в метрополии.

Из урока истории, на котором шла речь о Франции и ее колониях, у него в памяти застряло это благозвучно рокочущее слово.

— А чего ты кричишь по ночам?

— Я не кричу.

— Твоя мать говорит, что у тебя не все дома. Правда, мне не нравится твоя мать.

Этот шквал непонятных подколок, в которых проглядывало явное недоброжелательство, утомлял Людо и порой нагонял на него сон. Тогда Татав брызгал ему на шею водой, чтобы не дать уснуть.

— Ты уже был с девчонкой?

— Где?

— Ну ты и в самом деле придурок!.. Я так был. Мы даже трогали друг друга за шмоньку. То есть это я трогал у этой девчонки. Мне это дорого стоило…

— Шмонька, — повторил Людо, завороженный этим странным словом.

— Пять жвачек — за шмоньку и две — за титьки. Я хотел, чтобы она потрогала и мою, но она не захотела. Она сказала: «Ты противный, я все расскажу маме». И мне пришлось дать ей еще две жвачки, чтобы она не наябедничала.

Эти беседы обычно заканчивались дракой подушками.

Когда Татав уходил, Людо растягивался на полу. Лежа в темноте с широко раскрытыми глазами, он пристально вглядывался в горизонт, и ему казалось, что он видит своего отца. Видит со спины: рослый мужчина в белых полотняных брюках одиноко бредет по дороге раскачивающейся походкой, бредет долго, но не удаляется, а его тень следует за ним. Погода стоит чудесная, в воздухе пахнет смолой, и Людо хорошо видит его освещенный солнцем затылок, видит, как вдоль тела движутся его руки, и наверняка достаточно его окликнуть, чтобы увидеть лицо, но Людо не знает его имени. Внезапно в бесконечной дали силуэт превращался в маленькую черточку, и Людо проваливался в глубокий сон.

Однажды утром Татав засветло вошел в его комнату.

— Пора! — закричал он. — Сейчас придет автобус.

И видя, что Людо приоткрыл и снова закрыл тяжелые ото сна веки, продолжил:

— А ну, поторапливайся! Ты что, забыл, что сегодня первый раз идешь в школу?

Он с громким смехом опрокинул матрас вместе с Людо на пол.

— Тебя поведет Нанетт. А вот и она. Ты будешь учиться с малышами, а я — в старшем классе. У нас сегодня с утра физкультура, но я не такой дурак, у меня освобождение.

Людо оделся и спустился вниз. Нанетт ждала его на кухне, где уже завтракал Татав.

— Давай же, Людо, — сказала она, обнимая его. — У тебя и времени только, чтобы выпить кофе. Опаздывать нельзя.

— А где твоя машина?

— У меня нет машины. Я приехала на автобусе. Знаешь, это не так далеко.

— А я могу быть паровозиком.

И, раскинув руки в стороны подобно крыльям самолета, Людо принялся кружиться по кухне с шипением и грохотом разгоняющегося паровоза.

— Что за клоунаду ты нынче устраиваешь!.. Смотри, сегодня надо вести себя примерно.

Она приготовила ему тартинки с маслом и села напротив, то улыбаясь, то деланно закатывая глаза, когда он слишком громко жевал. Она не отрывала глаз от ребенка, гладила его слегка округлившиеся щеки, бледность которых все еще выдавала долгие месяцы недоедания. Татав искоса наблюдал за ней и злился при виде такой близости, которая, по его мнению, ущемляла его права.

— Знаешь, ты хорошо выглядишь, и потом, у тебя хороший аппетит, — радостно продолжала Нанетт.

— А ты? — спросил Людо. Лицо Нанетт омрачилось.

— Я? — грустно переспросила она. — Я — нет… Я плохо выгляжу, да и всегда неважно выглядела. Ну ладно, пора идти, восемь часов.

Уже рассвело. Несколько минут они шли по шоссе, и время от времени Людо изображал из себя планер.

— До школы один километр, — объявила Нанетт. — В километре тысяча метров. Завтра ты пойдешь с Татавом.

— А ты?

— Я не могу… Мне придется на некоторое время уехать. Эй, не лети сломя голову, я не могу так быстро! Кстати, как раз из–за этого мне надо ехать.

— Куда?

— Немного отдохнуть. Надеюсь, что ненадолго. Это в Париже, знаешь, в столице Франции…

— Ты поедешь в столицу Франции?

— Да, мой дорогой, и не иди так быстро. Я тебе буду писать.

Нанетт ехала делать третью операцию.

— Ты вернешься?

Она остановилась, дыхание ее прерывалось. Она прижала Людо к себе.

— Иди сюда, малыш, обними меня. Мы увидимся, обещаю тебе, мы будем видеться каждый день. Мы будем с тобой читать и писать, я научу тебя многим вещам. И ты сможешь оставаться у меня на каникулы, если захочешь.

— Я не хочу, — пробурчал он, высвобождаясь из ее объятий.

— Зачем ты так говоришь, мне ведь обидно.

Они шли молча до самой школы — серого сооружения, замершего посреди голой равнины, в центре пустынного двора.

— Ну иди, сейчас будет звонок. Но сначала давай попрощаемся.

— Постой, — вдруг сказал Людо. И, порывшись в карманах своего нового школьного фартука, протянул ей сосновую шишку.

— Это наш новый ученик Людовик Боссар, — объявил классу учитель. — Иди, мальчик, садись в заднем ряду.

Все взгляды устремились на Людо, не смевшего сдвинуться с места.

— Итак, именной частью сказуемого называется слово, связанное с подлежащим…

Внезапно заметив, что Людо безучастно стоит на месте, учитель повел бровью.

— Я же тебе сказал: иди садись в заднем ряду, мой мальчик.

Ребенок, казалось, оцепенел.

— Ты что, глухой? — спросил учитель, уняв движением руки пробежавший по классу смешок.

— А ты? — переспросил Людо так тихо, что учитель подумал, что ослышался.

— Еще один умник, — вздохнул он, вышел из за стола и, с силой подталкивая Людо в шею, подвел его к задней скамейке у самой вешалки, а затем вернулся на свое место.

— Ну–с, именной частью сказуемого называется слово, связанное с подлежащим с помощью глагола быть или глагола, обозначающего состояние… да, именно глагола быть или глагола, обозначающего состояние… Повтори, Боссар!

Высунув от усердия язык, Людо раскатывал на скрипучем столе пластилиновый шарик. По классу прокатились взрывы смеха. Заложив руки за спину, учитель торжественно прошествовал к Людо. Тот смиренно смотрел ему в глаза — ему было не по себе от исходившего от учителя запаха теплой пыли.

— Так что, Боссар, не можешь повторить?

— А ты?

Металлическая линейка опустилась на пальцы дерзкого шутника, который лишь едва вздрогнул и принялся зализывать ушибленные пальцы. Класс затаил дыхание.

— Иди за мной.

Людо последовал за учителем.

— Поднимись на кафедру.

Мальчик не пошевелился.

— Нет уж, я тебя заставлю!

Учитель схватил его за ухо и потянул вниз: Людо оказался на корточках. Мама говорит что у него не все дома мама говорит что он сам упал это я намазываю тартинки… Он, не сопротивляясь, дал надеть на себя ослиный колпак. В классе поднялось веселое оживление, когда Людо сам попросил прощения.

— Так вот, именной частью сказуемого называется слово, связанное с подлежащим с помощью глагола быть или глагола, обозначающего состояние. Если я скажу: Людовик Боссар оказался невежественным, как осел, то где здесь именная часть сказуемого?