Он встретил ее по дороге в дортуар.
— Это даже к лучшему, что твои родители сегодня не приехали, это заставит тебя задуматься…
Она говорила тихим голосом, с доверительной интонацией, глядя ему прямо в глаза.
— У тебя совершенно несчастный вид. дорогой мой Людо… Ты ужас, какой чувствительный и нежный… Не стесняйся обращаться ко мне. когда что–то не так… И помни, что мы — семья, теперь мы — твоя настоящая семья.
— Неправда. — раздраженно пробормотал он.
И, почувствовав ее руку на своей руке, резко развернулся и зашагал прочь.
В своей комнате он был встречен шумными аплодисментами, смехом и выкриками: дембеля, развалившись на его кровати, орали во все горло. Люсьен оглушительно декламировал отрывки из своего романа, Максанс безучастно наблюдал, а Одилон, отбивавший такт нервными движениями своих крошечных рук, выглядел дирижером этого кошачьего концерта.
— Они ждут Вас, — вопил он, — чтобы отпраздновать Ваше первое воскресенье в Центре. Смотрите, как они радуются!
Людо закричал таким страшным голосом, что гам моментально смолк.
— Сейчас же прекратите, — задыхаясь, произнес он, и слезы выступили у него на глазах. — Все вы завистники, а я. неправда, я не завистник. И не хочу, слышите, не хочу, чтобы в мою комнату входили, когда моей матери нет, видеть вас не желаю, уходите…
Дети смотрели на него глазами, округлившимися от страха.
Взбешенный Одилон запрыгнул на кровать и напыжился:
— Что ж, коли так, раз уж Вы, я бы сказал, мозговой центр сего дела, да–да, то нам остается лишь откланяться…
Дверь закрылась.
Людо ухватился обеими руками за свой пиджак, рывком стянул его через голову, как свитер, и швырнул этот бесформенный ком в окно.
Он бросился на измятую постель, но потом встал, подошел к столу и достал из ящика черновую тетрадь.
Ты моя мать поэтому я тебе пишу так как эта дама меня заставила. А еще потому что ты не приехала. Мишо сказал что приедет с Татавом. И ты тоже сказала я попрощаюсь в следующий раз я слышал из–за двери. Так почему ты не приехала? Ты должна приехать. Я сделал ожерелье из раковин мидий и литторин и сам покрыл его лаком. Но если ты не приедешь я не смогу его тебе дать. Мадемуазель Ракофф говорит что мне незачем быть здесь. И бесполезно ходить по врачом. Я могу быть учеником у Мишо. Если я научусь чинить «Флориду» не надо будет столько платить за то чтобы сменить колесо. Теперь я знаю что такое психи раньше я их не видел. Я не такой как они. Не то чтобы они злые даже наоборот хорошие. И глаза у них как у бычков которых мы ловили с Татавом. Сегодня у меня был галстук как у Мишо и я далее умею его завязывать.
III
Раз в месяц по вечерам дети рисовали чужих. То были выходцы внешнего мира, отродье, приносившее несчастье и кружившее в окрестностях Центра Сен–Поль, и его метаморфозы служили предметом самого пристального изучения. Наиболее впечатляющие работы вывешивались вокруг яслей.
Людо, получив подобное задание, нарисовал привычный портрет: мадемуазель Ракофф пришла в восторг.
— Вот значит, как по–твоему выглядит типичный чужой! Очень интересно… а что там у него за рукой?
— Не знаю, — ответил он.
— И еще… ты заметил? Он ведь не может дышать, у него рука закрывает нос. Почему?
— Не знаю, — повторил Людо, словно впервые увидел свой рисунок. — Сегодня почтальон принес кучу писем…
— Да, но для тебя ничего нет. Ты ведь уже спрашивал.
— Если мать мне напишет, — тихо проговорил он, — отдайте письмо мне, не нужно отдавать его детям.
Мадемуазель Ракофф быстрым движением схватила его за подбородок.
— Ты ведь не думаешь, что ответ придет так быстро, а? И потом, если твои родители приедут в воскресенье, зачем им писать?.. А вот что действительно важно, так это то, что ты нам нарисовал великолепного чужого. Я такого не часто видала.
Она коротко свистнула в свисток, и все головы повернулись в их сторону.
— Так, дети, сдавайте ваши работы, пора принимать душ…
И с пафосом добавила:
— Людовик нарисовал нам сегодня замечательного чужого…
Когда дети вышли, она еще раз всмотрелась в эту аллегорию несчастья: рука, словно дающая пощечину небытию, волосы, блестящие и алые, как кровь.
Кровь.
Она немедленно приказала Дуду позвать Людо.
— Я хотела объявить тебе, что вывешу твой рисунок в столовой… Это настоящая удача.
— А ты? — рассеяно проговорил он.
— Только вот волосы… скажи–ка мне… что с ними?
Она разглядывала рану у него на лбу, которая уже начала заживать.
— Это нос. Когда я сильно задумываюсь, у меня кровь идет из носа.
Она приедет в воскресенье… я не дам ей ожерелье я даже не буду с ней разговаривать надо было приезжать в прошлый раз… надо было мне ответить и если сегодня придет письмо я дам ей ожерелье… наплевать что она не едет я напишу ей еще и скажу что она может не приезжать… я скажу что ничего не прошу скажу что я уже большой и могу сам приехать в Бюиссоне… я скажу езжай в Пейлак там где мы были в кафе на берегу и где ты опрокинула свой стакан на виду у всех.
— Отвечай же, когда к тебе обращаются, а не выдергивай брови! О чем это ты думаешь?
Ей вдруг показалась, что она говорит в пустоту, скрывавшуюся заделанным вниманием.
— Мы с Татавом ходили ловить навозных жуков. Мать не хотела, чтобы мы брали ложки из буфета.
— При всем при том, — оборвала его мадемуазель Ракофф, — ты мне сделаешь одолжение, если не будешь рисовать носом… Я также слышала, что ты упражняешься в живописи на стенах своей комнаты. Советую тебе прекратить. И еще… похоже, ты заинтересовался… Лиз…
Она сложила руки, и ее голос зазвучал вкрадчиво.
— Не доверяй ей… И вообще, будь осторожен с девочками.
Этот нетронутый гарем, где все обитательницы не имели никаких осознанных желаний, зачаровывал ее. Все девственницы! Эта мысль не давала ей покоя ни днем, ни ночью. Все чистые, не знающие чувственных наслаждений. Все девственницы, обреченные испытывать, подобно морю, периодический прилив крови, которой одной дозволено осквернять их чрево и сообщать их взгляду греховный блеск.
Странная улыбка вдруг осветила ее черты.
— Ты, стало быть, находишь ее такой красивой… эту Лиз?.. Несмотря на заячью губу?..
— А почему, — неожиданно спросил он, — почему вы не хотите поговорить с моей матерью?
— Что это ты говоришь… Я совсем не против, чтобы поговорить с твоей матерью. Но для этого ей надо потрудиться приехать.
В следующее воскресенье к Людо снова никто не приехал. Он написал еще одно письмо в Бюиссоне.
На днях приезжал мой отец. Он снова приедет в следующее воскресенье. Ты тоже должна приехать. Он сказал что хочет с тобой поговорить чтобы я учился ремеслу. Дама из центра тоже хочет с тобой поговорить. У меня тут самые красивые рисунки. И раз я пишу письма значит я умею писать. Кухарка покажет мне как делают варенье так что я смогу варить ежевичное варенье в Бюиссоне. А еще я видел негра я не верил когда Татав говорил что они есть на самом деле.
Спустя две недели из дому по–прежнему не было никаких вестей. Мадемуазель Ракофф говорила ему, что не следует беспокоиться. Одилон. проконсультировавшись с барометром, сообщил, что Людо больше никогда не увидит своих родителей, и стал уверять его в своей дружбе. И вдруг как–то в пятницу вечером, когда уже начинало темнеть. Людо вызвали в комнату для свиданий: приехали Мишо и Татав. Он увидел их издали через открытую дверь и бросился на встречу.
— Все приходит в нужный момент для тех, кто умеет ждать, — торжествующе заявила медсестра.
Не слушая ее. Людо влетел в комнату.
— А где моя мать? — с ходу спросил он у Мишо.
Тот подошел и неловко поцеловал пасынка.
— А знаешь, так здорово тебя снова увидеть!.. Правда, мы с Татавом так рады! Верно, Татав?