Старый прокурор дрожащей рукой налил себе стакан вина и выпил, облив весь подбородок. Следователь напряженно смотрел на него, и жутко представлялись Веригину эти невидимые пальцы, как будто совершенно самостоятельно, подобно каким-то злым паукам, шевелящиеся вокруг шеи живого, связанного, уже ничего не видящего человека, который в предсмертной муке может уже только повторять одно слово: «Скорей, скорей…»

— Да, дорогой мой, — заговорил опять старый прокурор, и в голосе его зазвучала непривычная мягкость, — это трудно рассказать так, как чувствуется, и, может быть, именно поэтому все еще не могут понять во всем ужасе, что такое смертная казнь. Всего злодейства этого утонченного, медлительного, прежде чем тело, убивающего по частям всю душу, хладнокровного убийства никто представить себе не может!.. Даже участники этой драмы не могут почувствовать в себе злодеев!.. Ведь это что… одни ловят убийцу, другие стерегут, чтобы он не убежал, третьи судят и приговаривают, какой-нибудь генерал конфирмует приговор, а убивает, вешает палач!.. И на этого палача, какого-нибудь кретина, полуживотное, свален весь ужас злодейства!.. И я думаю, что если бы не было этой передачи злодейства по частям, из рук в руки, если бы конфирмующий генерал сам должен был бы и веревку затянуть, судьи сами бы саван натягивали, а законодатели собственными руками держали бы отбивающегося от смерти человека, то никакой смертной казни и вовсе не было бы!.. Иначе это значило бы, что весь мир наполнен злодеями, а это что же?!. Секрет весь в том и заключается, что при существующем порядке злодеев нет: те, кто ловят, те, которые приговаривают, — те казни не видят, живых людей не. давят и думают, что это не от них зависит, а они только исполняют свой долг… Может, иные даже прилив гражданской гордости при сем испытывают. И когда подписавший смертный приговор человеку генерал войдет к своим детям, к своей жене, то они не отшатнутся от него в ужасе и гадливом презрении, а напротив, еще пожалеют его… Бедный, мол, как тебе было тяжело!

— Нет, это не так должно быть! — взвизгнул старый прокурор. — Ты так делай: ловишь убийцу, не даешь ему уйти от смерти, значит, считаешь это необходимым, ну, и казни!.. Судишь и к смертной казни приговариваешь?.. Значит, веришь в святую правду своих законов, ну, и исполняй их сам! Подписываешь приговор, так не подписывай, а прямо иди, как есть, в своем генеральском мундире, мыль веревку и дави!.. И тогда ты будешь прав, ибо если ты сам убил, так или тебе непонятен ужас смертной казни и ты сам по природе своей — злодей, или ты свято веришь в правоту этого удушения!

— Но как же быть? — тихо спросил следователь, беспомощно разводя руками. — Кто-нибудь же да должен взять на себя суд и охрану общества…

— Должен? — переспросил старый прокурор. — Никто не должен… А если хотите, я вот что…

Он немного помолчал, не то собираясь с мыслями, не то чего-то не решаясь.

— Что? — невольно придвигаясь, спросил следователь.

— Вот что… я… не знаю. Но могу рассказать вам одну сказку… Для меня лично скрыт в ней огромный смысл… Скажем так: в одном городе в очень давние, конечно, времена, такие давние, что их и совсем даже не было, жили очень счастливые и добрые люди… И город у них был такой стрельчатый, и небо голубое, и деревянные башмаки носили они с достоинством, и никаких краж, убийств и прочего у них не бывало никогда. А вся власть их законодательная воплощалась в старом седовласом бургомистре, в справедливость которого верили они не меньше, чем в свое голубое небо и деревянные башмаки. Жили себе и жили, и вдруг — случилось убийство!.. Одну красивую молодую девушку, ходившую всегда с голубой ленточкой в косе, нашли на заре изнасилованную и удавленную той же голубой лентой. Узнали и кто решился на такое злодейство: это был толстый парень, сын местного трактирщика, оболтус с глупой красной рожей и золотыми пуговками на красном жилете. Его схватили и привели к бургомистру. Весь город точно с ума сошел: женщины выли, мужчины теряли свои деревянные башмаки, самые уважаемые граждане прибежали в одних кальсонах и бумажных колпаках… и никто не знал, что им делать… Никогда в жизни им в голову не приходило, что возможно взять живого человека и задушить его… да еще такую милую, красивую, всеми любимую, никому не сказавшую ни одного дурного слова девушку!.. И хуже всего было то, что убийца сам обалдел больше всех и стоял, глупо ухмыляясь и ревя в три ручья. Он и сам не знал, как это вышло. Девушка ему давно нравилась, он дарил ей ленточки, бусы, ухмылялся при встрече и толкал локтем, а она смеялась над ним и ленточек не брала. В эту ночь он встретил ее за огородами, хотел обнять, она его оттолкнула. Тогда он стал целовать насильно и вдруг почувствовал такое звериное неудержимое желание, что повалил и изнасиловал, а когда она стала кричать, испугался так, что сначала старался заткнуть ей рот, а потом озверел от ужаса и задушил совсем! Теперь он совершенно не знал, что делать дальше, и не понимал, что будут делать с ним.

Целую ночь уважаемые граждане сидели в городском доме и обсуждали как поступить. И, наконец, один выкопал знаменитое изречение в библии «око за око, зуб за зуб!». Но когда бургомистр растолковал им, что это значит, будто и рыжего малого надо удушить, то многие даже рассмеялись. Как же, мол, так! Кто же душить-то будет!..

И вот наконец настал день суда.

Все жители города в праздничных одеждах собрались к дому бургомистра и стояли молча; с ужасом и удивлением взирая на рыжего парня, который надел свой лучший жилет с золотыми пуговками и стоял у крыльца, озираясь на толпу и засунув пальцы за обоймы своих вышитых помочей. Вид у него был гордый! Может быть, ему даже льстило, что ради него собралась такая уйма народу, но сверх того дело было еще в том, что он слышал, сидя под окном бургомистрова дома, как совещались именитые граждане, и знал, к каким результатам они пришли.

— Злодей, самого удушить тебя надо! — крикнул ему из толпы старичок аптекарь, тот самый, который нашел текст в библии.

— Ну, и души! — нагло ответил рыжий парень и засмеялся, видя всю нелепость такого предположения.

Старичок аптекарь сердито сдвинул колпак на лоб и отошел.

И вот вышел на крыльцо старый седой бургомистр.

— Граждане, — сказал он с глубокою скорбью, — произошло нечто такое, чего мы не видели никогда. Ужасное и непоправимое преступление!.. Что делать?..

Народ безмолвствовал. А теперь ухмылялся с явной насмешкой.

— Слушай, — сказал старый бургомистр, и голос его зазвучал грозно, — ты — убийца и злодей!.. Ты нам не брат, иди от нас!.. Иди, куда хочешь и никогда не приходи к нам, чтобы нам не видеть твоего лица, на котором лежит печать Каина!

Толстый парень побледнел. Из этого города никто никогда не уходил никуда, и самая мысль об этом была всем чудна и страшна. Сначала он испугался, но одно преступление уже пробуждает и закаляет злую волю. За ночь ожидания наказания рыжий парень уже стал настоящим преступником, наглым и хитрым.

— Да как не так! — ухмыляясь, ответил он. — Никуда я не пойду.

Народ ахнул, а старичок аптекарь сорвал с себя колпак и швырнул его наземь.

Один бургомистр не изменился в лице. Он выступил еще больше вперед и сказал:

— Хорошо, оставайся. Живи с нами… Но ты убил и теперь ты не такой, как другие. Ты доказал, что чужая жизнь, чья бы она ни была, для тебя ничто, что ты можешь отнять ее. Предоставь же и нам право не считать и твою жизнь такою драгоценностью, какою мы считали ее раньше…

— Как вам угодно! — нагло ответил парень, подбочениваясь.

— И если ты будешь тонуть, заболеешь, будешь умирать с голоду и никто не поможет тебе, мы не будем обвинять его.

— Проживу и сам! — огрызнулся парень, побледнев, однако.

— Хорошо. Живи!.. Но… если есть среди нас такой человек, сердце которого не может перенести ужаса твоего преступления, которому тяжко жить под одним небом со злодеем, пусть он убьет тебя, как ты убил!

Наступило молчание. Солнце светило, стрельчатый городок мирно покоился под голубым небом, народ, бледный и растерянный, молчал, а бледное седое лицо старого бургомистра смотрело торжественно и грозно.