Из письма Морица: "Меншиков явился с видом властителя всего рода человеческого. Он даже изумлен, когда увидел, что эти ничтожные твари (курляндцы) отказываются от такой чести - быть под его управлением. он сказал мне, что свое право на Курляндию может доказать палочными ударами. Чтобы спровадить его обратно в Ригу, я предложил на пари 100 000 рублей, сказав, что эту сумму пусть получит один из нас, кто станет герцогом Курляндским. Меншиков ударил со мною по рукам."

Вот, читатель, как вершилась в те времена политика!

Убежденный в том, что ландтаг достаточно запуган его угрозами, а престол в Митаве достанется ему, Меншиков вернулся в Ригу, где и стал ожидать результатов новых выборов. Лефорт в эти дни продолжал заманивать Морица в Петербург, извещая, что цесаревна Елизавета горит любовным нетерпением. Между тем ландтаг и не думал собираться, отчего Меншиков пришел в ярость, желая ввести в Курляндию русские войска и арестовать Морица. От тех далеких дней сохранился рассказ, более схожий с анекдотом. Будто бы нападение на Митаву состоялось, но Морица спасло именно то обстоятельство, что в эту ночь он пировал с фрейлиной Менгден. Услышав, как трещат двери, разбиваемые прикладами, граф с присущим ему проворством раздел фрейлину, облачившись в ее платье, а Менгден быстро натянула его лосины, накинула его мундир, Мориц выпрыгнул в окно - и был таков. Финал этой сцены неожиданный: "Захвативший помянутую девицу русский офицер так пленился ею, что не замедлил на ней жениться!"

Однако методы князя Меншикова всполошили Петербург: митавский конфликт становился опасен последствиями, которые трудно предсказать. Меншикова срочно отозвали в Петербург, чтобы он понапрасну людей не пугал, а князь Василий Долгорукий любезно предложил Морицу выехать в лес - для охоты.

- России, - сказал он в лесу, - никак нельзя ссориться с поляками из-за вас, а мне весьма прискорбно, любезный граф, исполнить приказ о вашем немедленном удалении из Митавы.

Весною 1727 года скончалась Екатерина I, и смерть ее повергла Морица в отчаяние. Он понимал: Меншиков, став единовластным диктатором России, не замедлит с ним расправиться. Предчувствие не обмануло: генерал Петр Ласси двинул в Курляндию восемь тысяч русских солдат, предупредив Морица письмом, чтобы бежал из Митавы скорее, иначе, угрожал Ласси, графу предстоит знакомство "с очень отдаленной страной".

- Собирайся! - велел Мориц лакею Бовэ. - При всей моей страсти к приключениям я совсем не желаю знакомиться с природой Сибири и чудесными нравами ее жителей!

Путь отступления Морица сейчас указывает на карте железная дорога от Елгавы до Вентспилса. Ласси оказался мужчиной сердитым и "наступал на пятки" графу; преследуя его, он свирепо "дышал ему в затылок". Изнуренный отряд Морица Саксонского выбрался к озеру Усмас, здесь решили отдохнуть, затаившись на острове Зивьюсала (которое после этого случая местные жители, ливы и латыши, переименовали в Морицсала).

Мориц спрятался в дупле могучего дуба, его волонтеры укрылись в кустах, почти невидимые. Но Ласси разгадал их уловку, прокричав с берега, чтобы сдавались в плен, иначе он выкатит пушки, и тогда от этого райского островочка останется одна голая плешь. Мориц из дупла прогорланил в ответ ему:

- Женераль! Прошу десять дней. для размышлений.

- Сорок восемь часов. не более! - отвечал Ласси.

Капитуляция была неизбежна. Мориц наказал Бовэ хранить как святыню шкатулку с избирательным актом ландтага:

- На старости лет мне будет приятно почитать о себе, что я все-таки был, черт побери, герцогом Курляндским.

- Что вы задумали, граф? - встревожился Бовэ.

- Я не желаю, чтобы люди, служившие мне, валялись в лужах крови. Пусть сдаются на милость победителя. Но меня среди пленных генерал Ласси не отыщет.

Он собрал свой отряд и, как хороший товарищ, простился с каждым. Потом легко запрыгнул в седло, взбодрив лошадь.

- Не надо мне перезрелой герцогини Анны, не нуждаюсь и в игривости цесаревны Елизаветы - меня давно ждет несравненная Адриенна Лекуврёр, самая прекрасная женщина Парижа!

С такими словами он разогнал лошадь галопом, и - в ослепительных каскадах брызг - она обрушилась в озеро, поплыв к берегу, напряженно вытянув уши. Благополучно прибыв в Париж, граф Мориц Саксонский с удивлением узнал, что его могучий соперник князь Меншиков пал с высоты своего надменного величия и сам оказался в "очень отдаленной стране", где, наверное, мог бы встретить и Морица, если бы не ловкость Морица, если бы не его выносливая лошадь.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Вольтер был сердечным другом Адриенны Лекуврёр, потому он и стал большим другом Морица Саксонского. Они оба любили эту женщину, но каждый обожал ее по-своему. К несчастью, летом 1729 года в Морица серьезно влюбилась герцогиня Бульонская, очень распутная женщина, и далее началась криминальная история, тайна которой до сих пор не раскрыта.

Адриенна как женщина никак не могла мириться с появлением соперницы, пусть даже очень знатной и богатой, а Париж знал о новой страсти Бульонской, с интересом наблюдая за схваткою двух "тигриц" из-за Морица Саксонского. Победила все-таки Адриенна, которая в расиновской "Федре", ведя заглавную роль, вдруг - в полной тишине театрального зала - обратилась к ложе, где восседала ее соперница:

Я не из женщин тех, беспечных в преступленьях,

Что, грусность совершить готовые всегда,

Умеют не краснеть от тяжкого стыда.

Все зрители поняли намек Адриенны, и в грохоте аплодисментов герцогиня Бульонская покинула театр, провожаемая шиканьем и свистом. Адриенна была болезненной, а вскоре ей предложили загадочные таблетки, одна из которых издавала подозрительный запах. Это обнаружил сам Мориц.

- Ни в коем случае не принимай их, - велел он актрисе. - Я пошлю эти таблетки на анализ химику Этьену Жоффруа.

Жоффруа испытал их на своей собаке, ибо в те времена такой "химический" способ был самым верным, но собака осталась жива. Зато неожиданно скончалась Адриенна Лекуврёр. Она умерла на руках Вольтера - так пишут одни; она умерла на руках Морица Саксонского - так пишут другие. Но путаницы тут нет, ибо первый и второй, оба рыдающие, приняли последний вздох великой актрисы. Вздох ее они приняли, сие верно, но, потрясенные смертью, они забыли пригласить кюре, чтобы тот исповедовал умирающую, и Адриенна умерла без святого причастия. Церковь же в ту пору относилась к актрисам как к профессиональным "чертовкам", отдавшим себя для служения дьяволу, и все сказанное, вместе взятое, довершило трагедию жизни.

Ночью - ни Вольтера, ни Морица не было - полиция прислала мортусов, которые, замотав тело Адриенны в рогожу, воровски утащили его на загородный пустырь, где уже была приготовлена яма. Мертвую бросили в яму, тут же обильно засыпав ее негашеной известью, чтобы от Адриенны не осталось даже костей, а землю над ее прахом мортусы сровняли так гладко, чтобы не сохранилось даже могилы.

- Счастливец! - сказал Мориц Вольтеру. - Вы хоть способны изливать свою ярость в разгневанных стихах и эпиграммах, а на что способен я, жалкий человек?..

В этом же году курляндская герцогиня стала русской императрицей Анной Иоанновной. Переиначивать прошлое - занятие наивное, но историки все же иногда задаются каверзным вопросом: что если бы Мориц сделался мужем Анны Иоанновны? Если бы такое случилось, русский народ не изведал бы ужасов "бироновщины", зато Россия, соответственно драчливому характеру Морица, наверняка не выбиралась бы из военных авантюр. Наконец, гадая на крапленых картах истории, можно задаться вопросом - что если бы заочный роман с цесаревной Елизаветой завершился бы их браком, и не воссела бы тогда на русском престоле новая династия - Романовых-Саксонских? Но строить домыслы на сыром песке минувшего мы не станем, пусть читатель пофантазирует сам.

Потеряв свою Омфалу, Геркулес погрузился в уныние. Мориц спал или читал, читал или спал, избегая шумного света. Его оживила война за "польское наследство", а в 1737 году Бовэ опять потрясал перед ним избирательным актом ландтага: