Старушка была явно заинтересована и подошла ближе.

- Вы из чьих, робятки, будете? - чуть пришамкивая, спросила она. - Да всё молоденькие какие! Да пригожие! Ну чистые некрута! Бог-то куда несет?

И тогда, утерев рот тыльной стороной ладони, только что набравшийся от пуза пунцовой отравы долговязый и хлыщеватый слушатель Колька Натансон стал перед бабкой по стойке "смирно" и, поедая ее, словно начальство, оловянными выпученными глазами, громко отрапортовал:

- Мы, товарищ бабуся, - красные военные аэронавигаторы и направляемся все, как один, не щадя живота, уничтожать девиацию!

Бабушка ничуть не удивилась. Она и сама как-то подобралась, застегнула верхнюю пуговицу на ватнике, скрестила под грудью руки и, полупоклонившись изумленному Кольке, суровым военным голосом ответила:

- Спасибо, радетели вы наши! Уничтожайте до последнего ее, окаянную! Пошли вам царица небесная успехов в ратном деле!

И мы тронулись по пыльной Тверской, унося вместе с аэронавигационным имуществом напутствие патриотически настроенной бабки в замызганном ватнике и белых валенках с затейливыми малиновыми разводами.

Композитор Сеня Резник

По вечерам наша Аэрофотограммшкола жила хотя и несколько сумбурной, но полнокровной жизнью.

Часто устраивались самодеятельные концерты, вечеринки, танцульки, на которые стягивались окрестные девушки от Кудринской "тарелочки" и патриархальной Малой Никитской до оживленных Грузин и кривых Пресненских переулочков.

"Тарелочка" - Кудринская площадь, или ныне площадь Восстания, получила от нас такое прозвище за совершенно круглую форму, отлично приметную с воздуха. Поднимаясь над Москвой в южном направлении, мы всегда замечали этот характерный ориентир.

На вечерах мы пели хором под аккомпанемент рояля: "Как родная меня мать провожала", "И вся-то наша жизнь есть борьба!", "Вечерний звон" и "Славное море, священный Байкал".

Мы очень любили выступления синеблузников, потрясавших на сцене красными флагами и кулаками и отрывисто скандировавших боевые революционные лозунги.

Фотограмметрист Володька Бобров неизменно исполнял "Левый марш" Маяковского. Перед выступлением он почему-то мазал румянами щеки, подводил жженой пробкой глаза и требовал, чтобы конферансье представлял его публике не иначе, как Вольдемара Бабира.

Он читал стихи, притоптывая в такт американским ботинком на толстой прессованной подошве с такой экспрессией, что мы опасались за дощатый накат нашей самодельно построенной сцены.

Как-то нам удалось залучить к себе на концерт эстрадную знаменитость Лидию Николаевну Колумбову. Она была артисткой известного московского театра-кабаре "Летучая мышь", из которого впоследствии родился "Кривой Джимми", - одного из предков Московского театра сатиры.

Жила Колумбова на Кудринской площади, в большом, ныне снесенном доме, за которым начинались тенистые аллеи Новинского бульвара, то есть никак не дальше пятисот шагов от нашей школы.

Для респектабельности решено было послать за ней легковой автомобиль "Бенц", имевший привычку время от времени издавать на ходу звуки, схожие с выстрелами из зенитного орудия.

Доставить артистку поручили мне.

По замогильно освещенной лестнице я ощупью добрался до площадки шестого этажа, чиркнул серной духовитой спичкой, нашел номер квартиры и деликатно постучал.

Открыла сама Лидия Николаевна. Она показалась мне безумно красивой. От нее сильно пахло пряными заграничными духами и чуть послабее жареным луком. Надо полагать, артистка недавно поужинала.

Содрогаясь от ответственности и восторга, я, как умел, галантно усадил ее в автомобиль, чему она несказанно удивилась, и примерно через сорок секунд нас уже встречал у ярко освещенного входа в школу бессменный конферансье Пашка Батурин.

Колумбова имела потрясающий успех. Мы трижды заставили ее исполнить романс, от которого сходили с ума многочисленные поклонники этой действительно замечательной певицы:

За милых женщин,

Прекрасных женщин!..

На вечер мы пригласили в родственном порядке курсантов Московской школы летчиков. Их доставил на грузовичке комиссар школы Степан Цатуров, черноглазый веселый армянин, говоривший с сильным акцентом и затянутый в сплошную черную кожу, как сотрудник чека.

- Замечатэлно! - кричал он громче всех и аплодировал, не жалея ладоней. - Бэзподобно!

Единственно, чего нам недоставало, - духового оркестра. Это был существенный пробел в клубной работе. Вопрос прежде всего упирался в отсутствие капельмейстера: в ту пору это была довольно дефицитная специальность.

Как-то в обеденный перерыв, когда мы, члены школьного культпросвета, собрались на короткое совещание, один из слушателей привел с собой худощавого носатого паренька, одетого в голубоватый пиджачок и клетчатые спортивные брюки.

Прибывший отрекомендовался творческим работником Семеном Резником. Не так давно он дирижировал небольшим духовым оркестром где-то в Белоруссии. От военной службы он был освобожден из-за плоскостопия и предлагал свои услуги как вольнонаемный. Это было именно то, что нам нужно. Впредь, до приобретения музыкальных инструментов и организации оркестра, ему вменялось в обязанность аккомпанировать на рояле выступающим любителям, а также исполнять собственные музыкальные номера. Соглашался он также быть и тапером.

Сема, не входя в дальнейшие подробности, прежде всего спросил:

- Форму дадите? Я вижу, у вас такие шикарные голубые "разговоры"!

Глазки его горели завистливым огоньком.

Договорившись с начальством, форму ему выдали. Он быстро подогнал ее по своей щупленькой фигуре (как оказалось, Сема был на все руки мастер и умел неплохо портняжить) и нацепил на петлицы гимнастерки по серебряной авиационной "птичке". Затем самолично присвоил себе воинское звание комроты, пришив на нарукавный шеврон два красных суконных кубаря, переобулся в щегольские желтые краги и планомерно начал создавать себе репутацию бывалого пилота у прекрасной половины окружающего населения.

Он заимствовал у двух школьных друзей-неразлучников - Митьки Ильинского и Лешки Ермонского подержанную черную бархатную пилотку с красным кантом и золотым орлом, у которого были предусмотрительно обломаны обе головы. Друзья приобрели ее на паритетных началах на толкучке Смоленского рынка. Пользовались они этим головным убором в случаях особой важности. Теперь их конвенцию пополнил также и Сеня.

Такие пилотки еще донашивали кое-где в авиачастях некоторые консервативные летчики, хотя начальство давно косилось на них, и только благодаря боевым заслугам владельцев дело не доходило до прямого конфликта.

Пилотка была великовата, часто оседала. Положение спасали крылообразные Семеновы уши, на которых она, собственно, и держалась.

В такой блистательной экипировке Сема ежевечерне дефилировал по Твербулю, как мы панибратски именовали Тверской бульвар, пока не напоролся на начальника строевой части школы комбата Зябликова.

Дело окончилось нехорошо.

Но Сема не думал сдаваться. Он жаждал славы и сопутствующих ей лавров. Он был терпелив и обладал упорством клеща. Он караулил свой звездный час.

Как-то вечером он притащил большую пачку нот, удушливо пахнущих свежей типографской краской. Это оказался какой-то романс. На обложке крупными буквами значилась фамилия композитора - С. Резник. Фамилия автора текста была прозрачно завуалирована литерами С. и Р. Видимо, это был именно тот случай, когда композитор и поэт воплощаются в одном лице. По углам обложки были изображены четыре бледно-голубые арфы, смахивающие на уличные урны для мусора, которые старомосковские рачительные дворники плотно притягивали проволокой к тротуарным тумбам.

Романс назывался - "К небу!".

Пониже на французском языке, но, видимо для большей ясности, отечественными буквами было набрано посвящение:

А МОН МЕР ЭМЕ.

Сема раскрыл ноты, положил их на пюпитр, взял на рояле мощный вступительный аккорд и пронзительным голосом запел какую-то муть.