В это время военная авиация еще действовала в Средней Азии, где в туркестанских песках кое-где погуливали басмачи. А вот регулярные гражданские полеты только-только начинались, и то главным образом в западном направлении. Активнее всех работал "Дерулюфт" - смешанное русско-немецкое акционерное общество, где машины водили поочередно то наши, то немцы. Воздушный путь Москва - Кенигсберг был достаточно "обкатан", аэродромное обслуживание находилось на высоте, метеосводки поступали регулярно, навигационные приборы находились в хорошем состоянии.

Летали также от Москвы до Нижнего Новгорода, но это были полеты эпизодического характера, чаще всего связанные с Нижегородской ярмаркой.

Запроектированная воздушная трасса на две трети пролегала над лесными краями. Важнейшим земным ориентиром была избрана железнодорожная линия, уходящая от Москвы в северо-восточном направлении. Расстояние от Москвы до Вятки составляло немногим больше девятисот километров.

Если этот маршрут несколько спрямить и ориентироваться на машины Ю-13, бравшие на борт четырех пассажиров и двух членов экипажа, рассуждал я, такой рейс можно уложить часов в шесть-семь. Надо было также предусмотреть промежуточный аэродром и наметить по трассе несколько пунктов для метеорологических и аэрологических наблюдений, поблизости от действующих почтово-телеграфных отделений.

Данные для расчетов я предполагал получить не только из справочной литературы, но и практически, то есть на месте.

Короче - я решил просить разрешения выехать в Вятку.

И тогда я направился к военкому школы, курсантскому другу и печальнику Володе Степанову, всегда с полуслова угадывавшему, зачем ты к нему пришел.

У меня была порядочная общественная нагрузка, в том числе членство в редколлегии школьного журнала "Жизнь и творчество", которому военком придавал важное значение.

Вначале мы сами катали этот журнал на гектографе. Потом подыскали типографию. Тираж достиг... трехсот экземпляров. Материал мы печатали самый разнообразный.

Будущий Герой Советского Союза Серело Данилин опубликовал очерк "Музыка и марксизм", вызвавший оживленную дискуссию в одном из политкружков. Автор, избравший псевдоним "Вламар", хотя все мы отлично знали, что это фотограмметрист Володька Марцинковский, выступил с актуальной статьей "Религия и новый строй". А Сашка Соколов, страдавший зудом стихосложения, выдал большой раешник с широковещательным заголовком: "О влиянии на ширпотреб нэпа вредного" (на манер Демьяна Бедного).

Печатали мы и рассказы и даже замахивались на повесть.

- Мне бы командировочку дней на пять. Уточнить данные для диплома, придя к Степанову, после небольшого вступления начал я.

Военком отлично знал и тему моего дипломного проекта, и мою биографию, и характер, и слабости, и многое другое.

- А заодно и хариусов поудить? - подмигнул он. - Ты уж давай прямо, по-честному!

- А хоть бы и так, если время останется, - отвечал я. - Поддержи активного общественника.

- А копченого привезешь? - настырно допытывался Степанов.

- Коптить некогда будет. Навряд ли управлюсь. Соленого привезу.

- Соленого - песня не та!.. Ну ладно! Подавай рапорт, посодействую.

Удивительно легко и приятно было разговаривать с нашим замечательным комиссаром!

В это время в кабинет ввалился главный редактор журнала, слушатель Володька Толстой - крупный, топорный на вид парень в гимнастерке с короткими рукавами и брюках, сидевших в обтяжку. У школьных каптеров с ним была вечная канитель: никак не могли подобрать обмундирование по росту такому верзиле.

Редактором Толстой был беспощадным, хотя сам писал коряво, вдобавок густо уснащая свои произведения натуралистическими виньетками. Фактам предпочитал вымысел. Юмора не признавал. Но ведь издавна повелось - главреду и не заказано писать на "отлично". Он всегда в случае чего отговорится другими обязанностями. Кроме всего прочего Толстой не терпел возражений и действовал, что называется, волюнтаристски. При рассмотрении поступившей рукописи в его больших карих глазах появлялся какой-то особенный оттенок, своим цветом напоминавший мне почему-то несвежую говяжью печенку. К рыбной ловле Толстой был равнодушен совершенно.

- Пусть лучше привезет рассказ на актуальную тему, - кивнул он Степанову. - Бедновато у нас с этим жанром. Что-нибудь эдакое, происходящее на фоне смычки города и деревни. По путевым впечатниям. Какую-нибудь сочную новэллу.

Он любил это слово и, невзирая на частые корректорские уколы, упорно писал и произносил его через букву "э".

В общем, у меня набиралось три нешуточных поручения: проверить на месте теоретические выкладки по дипломному проекту, вдохновиться и написать рассказ из сельской жизни, поймать и засолить хотя бы тройку хариусов.

- Для пользы дела выпиши себе удостоверение посолиднее, - посоветовал Степанов. - В дополнение к командировке. Ну хотя бы от комиссии связи.

В школе действительно существовала такая комиссия. Функции ее были широки и по этой причине неопределенны. Членам комиссии поручалось осуществлять связь с самыми различными организациями: заводоуправлениями, фабзавкомами, женотделами, школами, зрелищными предприятиями. Я уже запамятовал, какие еще организации перечислялись в статуте. А вот в чем конкретно эта связь заключалась, было окутано мраком.

- Слушай, - сказал Степанов, - ты всего этого не перечисляй. Не надо! Документы в дорогу следует писать коротко и загадочно.

В результате удостоверение выглядело буквально так:

"Слушатель Аэрофотограмметрической школы Красного воздушного флота (имярек) является членом комиссии связи.

Дано настоящее для принятия тех или иных мер по существу".

- Ну вот, теперь порядок! - удовлетворенно подписывая бумажку, сказал военком.

День ото дня у меня все отчетливее складывался план действий. Я добросовестно готовился, подобрал литературу и справочный материал, дважды побывал в библиотеке Румянцевского музея, продумал и составил вопросник, расчертил несколько таблиц, просмотрел кучу карт.

К концу недели я выехал в Вятку с Ярославского вокзала.

Северная дорога не производила впечатления важной магистрали. Это была скромная однопутка, где на станциях и разъездах приходилось то и дело останавливаться и ожидать встречного поезда. Паровозs редко работали на угле, чаще на дровах. Паровозные гудки ревели сипло и устрашающе. Не так давно дорогу спрямили, и, минуя Вологду, она пошла через участок Буй Данилов. Это сокращало время проезда больше чем наполовину. Новый путь пролег через сплошную глухомань. Исстари в этих местах бытовала поговорка: "Буй да Кадый черт два года искал, да так и бросил!"

Дорога была очень красива. Сразу же от Москвы, за дачной Лосинкой, начинались густые, душистые хвойные леса. Иногда они подбирались почти вплотную к полотну. По склонам насыпей пестрели немятые цветы. Будки стрелочников и дорожных мастеров, с палисадниками и огородами, выглядели буколически.

Путь промелькнул незаметно, и к концу вторых суток я достиг цели.

Вятка представляла собой небольшой складный городок, пахнувший смольем и кожей. Городок деревянный, одноэтажный, каменных строений было немного. Деревянными были даже тротуары, и это усиливало впечатление чистоты, характерной для наших северных городов. Он был расположен на крутом склоне берега реки, недаром Щедрин прозрачно зашифровал его Крутогорском. Река Вятка плавно и свободно несла свои светлые воды, чем очень облагораживала окрестные пейзажи. Население города вряд ли превосходило пятьдесят тысяч. В городе не было заметно крупных предприятий: две-три лесопилки, несколько мастерских, кожевенные артели, небольшой спичечный заводик. Впрочем, у курящих вятичей чаще можно было обнаружить кресало, чем коробок спичек. Огонь высекался кремнем о кусок стального напильника и попадал на трут. Моя зажигалка в форме артиллерийского снаряда, заправленная авиационным бензином, сразу же завоевала уважение окружающих.