– Джейми. – Голос Брэддока останавливает меня прежде, чем я успеваю смыться за дверь.

Подавив вздох, я медленно оборачиваюсь.

– Да, тренер?

– Все хорошо? – Его голос спокоен, но в глазах заметна тревога.

– Все прекрасно, – лгу я.

– Ты сегодня был немного рассеянным. – Черт. Выходит, он все же заметил. Взгляд Билла становится более пристальным. – Я знаю о проблемах твоего вратаря, но я не хочу, чтобы ты принимал это на свой счет.

Я и не принимаю. Просто слишком многое в моей жизни пошло вдруг наперекосяк.

– Он справится, – отвечаю я Биллу. – Он талантливый парень, просто сейчас у него черная полоса. Такое бывает у всех вратарей.

Билл кивает.

– Соглашусь. Но, возможно, нам следует предложить ему больше поддержки. Я могу попросить Хесси с ним пообщаться. Попытаться помочь ему стать поуверенней. Мы здесь не просто растим чемпионов. Мы формируем характер юных мужчин. К счастью, у нас есть все необходимые ресурсы для помощи таким детям.

Вспышка паники прошивает мой позвоночник.

– Дайте мне с ним еще пару недель, – говорю я гораздо спокойнее, чем себя чувствую. Я не могу допустить, чтобы Билл думал, будто моей тренерской помощи недостаточно. Иначе зачем я тут нужен? – Если у Данлопа появится ощущение, что он проблемный ребенок, это не прибавит ему ни капли уверенности.

Брэддок задумчиво трет подбородок.

– Если ты так считаешь… окей. Но моральный дух невысок у всех членов вашей команды, так что поправить нужно не только психику вратаря. Я думаю, немного дополнительной любви и внимания со стороны тренерского состава может оказаться именно тем, что поможет ребятам сплотиться.

У меня обрывается сердце. Я не хочу, чтобы проблемы Данлопа решал старший тренер, когда я могу помочь ему сам. Брэддок умный мужик, но если кому из тренеров и не помешает поддержка, то это Дэнтону с его гребаным языком. Невероятно, что Билл этого не замечает.

– Я свяжусь с вами через неделю, – обещаю я.

Билл хлопает меня по плечу.

– Буду ждать. – И уходит, оставляя меня вариться в моем дурном настроении.

Я чувствую себя так, словно все потерял. Терпение, способность разговаривать со своим бойфрендом, ту неописуемую легкость, которая всегда существовала между Весом и мной.

Но мы утратили ее навсегда или просто на время? Я терзаюсь этим вопросом всю дорогу в метро. Веса точно нет дома – он ушел на утреннюю раскатку. Я чувствую облегчение. Потом стыд. Потом злюсь на чувство стыда. И раздражаюсь на злость. Мои эмоции сегодня не любят меня.

Зайдя в гостиную, я первым делом замечаю там кресло. Или его отсутствие. Кресло смерти исчезло.

У меня отваливается челюсть. На месте старого кресла, которое не один месяц преследовало меня в кошмарных снах, стоит новое, совершенно другое. Вес заказал его, должно быть, вчера, потому что сейчас я вижу перед собой огромное, черное, мягкое приспособление, на котором больше ручек и кнопок, чем любое кресло вправе иметь.

К подлокотнику прикреплен желтый квадратик записки. Я отрываю ее и вижу знакомые каракули Веса.

Чувак в магазине сказал, это супер-вещь для наших спин. Десять режимов массажа. Надо опробовать его на наших яйцах и посмотреть, можно ли заодно сделать из него секс-игрушку. Надеюсь, нам повезет.

Я перечитываю записку. Потом снова перевожу взгляд на кресло. Хочется и выругаться, и засмеяться.

Но мой смех быстро тает, потому что… черт, это классический Вес, думающий, что предмет мебели сотрет напряжение между нами.

Я сминаю записку в комок. Вес обманывает себя, если верит, будто задетые чувства и нарастающую обиду можно загладить каким-то там креслом. 

В пятницу Вес улетает с командой в Нью-Йорк, и, если честно, я снова чувствую облегчение. Из-за чего ненавижу себя, но я устал всю неделю притворяться спокойным. Не получается это у меня и сейчас, потому что сегодняшняя тренировка – полная катастрофа.

Если команда Веса на этой неделе выиграла обе домашние игры, то моя после выезда в Монреаль четыре раза подряд проиграла. Парни совсем пали духом, и это сказывается на нашей игре.

Я даю свисток в третий раз за десять минут и подъезжаю к двум раскрасневшимся от злости подросткам, которые обмениваются любезностями в центре катка.

– Остыньте, – рявкаю я, когда один из них отпускает оскорбительный комментарий о матери своего товарища по команде.

Барри даже не выглядит виноватым.

– Он первый начал.

Тейлор с ним не согласен:

– Херня!

Они схлестываются в очередном жарком раунде препирательств, и через несколько секунд я понимаю из-за чего. Судя по всему, Барри обвинил в нашем последнем поражении Тейлора, ведь именно он заработал совершенно ненужное удаление, после чего команда противника выиграла в большинстве. Тейлор отказался считать себя виноватым (Да и с чего? Поражение – вина всей команды, а не одного игрока) и начал отпускать комментарии насчет личной жизни его матери-одиночки.

Мои игроки справляются с поражениями не совсем хорошо – это ясно, как день.

– Хватит! – Рубанув воздух ладонью, я заставляю их замолчать и стреляю в Барри рассерженным взглядом. – Обвиняя товарищей, не выиграть уже слитые игры. – Я перевожу взгляд на Тейлора. – А ты, обзывая чужих матерей, заведешь не друзей, а врагов.

Их лица мрачнеют.

Я снова дую в свисток, отчего они оба подпрыгивают.

– Минута штрафа за неспортивное поведение. Марш на скамейку – и тот, и другой.

После того, как они уезжают к скамье штрафников, я замечаю, с какими несчастными лицами стоят остальные. Я все понимаю. Я тоже ненавижу проигрывать. Но мне двадцать три, и в колледже я проигрывал достаточное количество раз, чтобы научиться перестать воспринимать это как конец света. Эти шестнадцатилетние парни всегда были лучшими в своих школах, откуда мы их набрали. Теперь же они попали в младшую серьезную лигу и соревнуются с теми, кто играет если не лучше, то точно не хуже их, а они не привыкли быть не на первых ролях.

– Господи, – бурчит Дэнтон, когда спустя час мы плетемся в тренерскую раздевалку. – Эти маленькие педики – испорченные, избалованные лентяи…

– Не используй такие слова, – вставляю я. Но это как пытаться перекричать ветер. Его болтовня не прерывается даже на миг.

– … вот почему они продолжают проигрывать, – не унимается он. – У них нет ни дисциплины, ни представления о трудовой этике. Только уверенность, что победы им преподнесут на серебряном блюдечке.

Нахмурившись, я сажусь на скамейку и расшнуровываю коньки.

– Неправда. Чтобы попасть сюда, они вкалывали почти всю свою жизнь. Большинство из них научились кататься раньше, чем научились ходить.

Он иронически фыркает.

– Именно. Они хоккейные вундеркинды, захваленные родителями, учителями и тренерами. И мнят себя лучшими, потому что об этом им говорят все вокруг.

Они и есть лучшие – хочется возразить мне. У этих ребят в одном мизинце больше таланта, чем у большинства игроков, включая и некоторых играющих в НХЛ. Им просто нужно отточить свой талант, развить заложенные природой способности и научиться играть еще лучше.

Но с Дэнтоном бессмысленно спорить. Он приличный игрок, но я начинаю думать, что его невежество неизлечимо. Недавно Фрейзер мне рассказал, что Дэнтон вырос в «какой-то жопе на севере» (слова Фрейзера, не мои), где невежество и предрассудки, можно сказать, передавались из поколения в поколение. Я не был особенно удивлен.

Запихав коньки в шкафчик, я торопливо надеваю ботинки и зимнюю куртку. Чем меньше времени я проведу с Дэнтоном, тем лучше. Хотя меня удручает, что я не могу заставить себя почувствовать симпатию к человеку, с которым работаю чаще всего.

Выйдя на улицу, я с унынием вижу, что там до сих пор валит снег. Когда я проснулся, за окном бушевала метель. В результате тренировку перенесли на три часа позже, пока снегоуборочные машины не расчистили наметенные за ночь завалы. Я даже взял внедорожник Веса, потому что при такой дерьмовой погоде меня нисколько не привлекала долгая прогулка до и потом от метро.