Большинство, находящихся здесь, ну может, кроме Аблаката, Лёхи и отчасти Молдавана – уже точно знает, в глубине своей, что никак не уйти – попал сюда, значит, это надолго, не на один месяц, год. И тем не менее, при всей безнадежности, лихорадочно стучащаяся во все двери надежда, бегает, как городская сумасшедшая, у всех на глазах, как Ассоль с ожиданием алых парусов, как сестрица Аленушка, и прислушивается – не звякнет ли кормяк, не придёт ли спецчасть, не назовут ли твою фамилию…

Этого нет и нет, но все ждут – силы, проходящей сквозь двери – слова: ты – свободен. Нехватка, безумная нехватка пищи для этой сумасшедшей надежды, рождает непрерывное ожидание их появления. Незапланированный, необеденный – щелк кормушки! и только страх и надежда: это может быть передачка (дачка, кабан), может, наконец, ножницы дают постричься, законка (значит, кому-то на этап), это может быть новенький, или наоборот, шмон, чисовский или полный – готовимся со всеми вещами, это могут быть письма, библиотекарь с одним и тем же набором (Достоевский, Блок, Ахматова, Стивен Кинг, Агата Кристи…), а может быть – сухой листок: Ваша жалоба рассмотрена, как только будет получен ответ из прокуратуры… И – один шанс из миллиона двухсот тысяч, ныне сидящих в России – извините, ошиблись, вы сидите ни за что, дело в отношении Вас прекращено…

Волна смерти, накатившая на Россию с революционным цунами, выкосившая лучших – требует теперь тех, оставшихся, последних из тех, кто ещё смог бы попытаться восстановить разорённый дом. Но волна ещё не схлынула – безумие, безнадёжное отчетливое мрачное безумие связывает нынешнее общество. Вместо того, что скрепляло раньше, тонких нервных прожилок, сильных стяжек – сухожилий здорового организма – вместо ровного, осмысленного, практически одинакового для всех уклада быта великой семейно-домашней, городской и крестьянской, воинственной и гостеприимной России, скреплённой органичной, естественной иерархией – безумная вакхическая эстрадно-телевизионная опиумная связь одного органа государства (лучше пока сказать банды) с другим, одного человечка с другим – круговая порука денежных ценностей, олигархическая циничная деспотия, ломающая под себя всех, и хотящих приблизиться к власти, и хотящих просто жить своим мирком – пресс на кармане, жена, дети, двухкомнатная юрта – и общее безмолвие униженных и сломленных рабов псевдо-демократии, общая ярость и ослепленье наиболее активной части молодёжи, и её отдельный цикл обмена веществ – пиво, насаждение страстей в ещё не окрепших душах, духовный ВИЧ – наркотики, потребности безумной противоестественной моды: серьги в носу, в ушах, штаны до колен, демонические прически, дреды, скейтборды – общий кумар и непроходящая жажда хоть что-то сделать от адской скуки и при наличии моря никчемного времени, в которое никто не придёт, ничего не попросит. И всеобщая, повальная продажность и блудливость тех, кто первый должен отстаивать фундаментальные ценности и опоры. И общая ломка тех, кто пошёл служить системе – судей, прокуроров, ментов, получивших несмываемые печати на чело, печати вырождения, мрачных знаков подземелий –

"В крови до пят мы бьемся с мертвецами,

Восставшими для новых похорон…"

Усиление безумных, стягиваемых адом и всеми его силами, смертельных уз на русском обществе – рождает и ответ. В каждой душе – безумная, простоволосая русская надежда, больная, чахоточная, всё же заклинает: ну сделайте хоть что-нибудь.

Рождаются партии, движения, направления молодёжной субкультуры, группировки, домашние кружки, фиктивные (желаемые) целые армии и ополчения (без оружия, только с побрякушками – медальками и лампасиками) – у которых хватает силы грызть цепи, но не хватает сил, а главное, решимости – взять и всё изменить. То лидеры слабы, перекуплены, амбициозны, то направление действий оказывается абстрактным и тупиковым.

Хаотичная агония, в которой последний вздох этой надежды – царя! крепкой руки! порядка! убрать всю адскую нечисть из русского организма!

Ослабло русское "слово и дело" – когда сказано-сделано. Нынешние времена родили тех, кто сказал, но ещё не сделал, пусть ценой жертвы. Без жертвы и жертвующих собой никакое движение не сможет приобрести необходимой силы. Русская привычка, что если правду узнают – можно успокоиться – и больше ничего не надо ничего – подводит нас. Этап "сказанной" правды должен смениться этапом правды "сделанной", без всяких объяснений. Именно в этот этап войдут, наконец, если они остались – последние живые силы России в последний бой, если мы не хотим умереть загнанными под стол, с отобранным чаем и рандоликами, униженными и несвободными, с пустой болтовней на устах.

Те, кто выстоят, победят – это новая русская элита, новая русская власть, новый порядок. К этому идёт весь ток удивительной русской истории, измеряемый не календарями, а всплесками могучего, несломленного духа.

Большинство, да практически все, читают свою делюгу с отвращением, с раскольниковскими припадками несвязной, рвущейся мысли, мечущейся от одной мелочи к другой, от одной несправедливости к другой, захватывая очень большую гамму чувств: от возмущения бестолковым подельником, до радостно-долгого, бесконечного обдумывания, где же всё-таки обвинение сделало прокол, явно ошиблось или намеренно написало что-то невнятное, противозаконное (хотя, обычно, суд во внимание не принимает – какими нитками шито-крыто дело).

Объемные, многостраничные обгребоны, замусоленные, скрученные с пренебрежением в трубку, с обтрёпанными краями – лежат под матрасами, брошены вперемешку с вещами в пакетах под шконками, хотя всё остальное человек старается беречь, обзаведясь отдельной папочкой, файликами. Но настает время, как вдохновение, и человек аккуратно вытирает с общака крошки и пепел, расстилает домашнюю простынь, служащую скатертью, разворачивает делюгу. Садится нога за ногу, как профессор, заложив сигарету за ухо – изучать с карандашиком всё, что следователь, демон пупырчатый, накопал, – обмозговывая абзац за абзацем, эпизод за эпизодом.

Этот поединок, эта партия, эта война проиграны уже заранее (за редчайшим исключением). То, что не решается с помощью денег, решается с помощью больших денег. Если ни того, ни другого – ты проиграл. И не потому, что ты не прав, находя огромные, бездонные провалы в следствии, рассыпающиеся доказательства, недостающие улики, сфабрикованные, сляпанные из пустоты.

Эта война проиграна в тех кабинетах, где прокурор уже договорился с судьей за чашечкой кофе – этому пять и восемь, этому – десять, а этих трюмить по-полной – это же ОПГ, хотя ни в законе, нигде нет этого понятия. Эта война проиграна уже после одного высокого звонка – посадить! Она проиграна и для заведомо невиновного, посаженного по ошибке, когда начинается выяснение – а кто будет платить за то, что держали невиновного? (легче дать ему хоть что-нибудь). Она проиграна ещё до начала суда, самого справедливого суда в мире – суда в разорённой, охваченной денежным безумием, коррупцией, нищетой, беспринципностью и воровством на самом верху, страны – суда, проведенного бывшими следователями, ставшими судьями без милости и разума, судьями – неудовлетворёнными женщинами, мстящими за свою несложившуюся судьбу, судьями-жертвами, чьи дети подверглись всё возрастающему насилию, подсели на наркотики, тоже в свою очередь осужденных и обречённых слепым обществом.

Милостивых судей, вернее не милостивых, но чуть более мягких, из числа местных вершителей закона – знают наперечёт. И каждый молится – лишь бы попало к этому, к этой, или наоборот – только не к этому, только не к этой – даст больше запрошенного, а это вилы. Всякий приговор несправедлив и незаслужен из рук режима безумно-больного по сути и объявившего войну всей русской нации. Но даже несправедливый приговор – несправедлив вдвойне, если всё зависит от прихоти злой судьбы.

Это лотерея, безвыигрышная, безнадежная, в которой знание деталей дела помогает лишь отчасти. Кругом – зло. Следаки, по отношению к нам, кто содержится под стражей – практически демоны, – безусловное, хитрое, изворотливое зло, которому начхать на правильно собранные доказательства.