Яна снова прильнула к бутылке, искренне наслаждаясь охлаждённым напитком. Она смотрела на пыльные тополя, на серую бензиново-никотиновую дымку смога над равнодушным городским муравейником, и спокойное, прохладно-трезвое презрение сквозило меж легонько тронутыми тушью ресницами.

— Не думай, что я — неблагодарная дрянь, которая не ценит вклад родителей в её воспитание и благосостояние. Я ценю и благодарю маму и папу, но на определённом этапе жизни человек начинает создавать себя сам. Как только он научился думать самостоятельно — всё, процесс пошёл. Тогда он начинает делать выбор — не потому что так модно или потому что так мама велела, нет. Он слушает себя, своё нутро. Это его выбор, собственный. Правильный или неправильный — покажет только жизнь. А если честно, не существует неправильных выборов, Кир. Просто все решения имеют те или иные последствия. Или ты в результате своего выбора на коне, или, извини, в жопе — вот и всё. Но даже тут всё относительно: чья-то жопа вполне может быть чьим-то раем. А иногда жопа бывает временная, с воспитательной или испытательной целью. Как скоро ты из неё выберешься?.. Тут уж всё зависит от того, что и сколько у тебя тут.

Яна опять коснулась пальцем черепной коробки и звонко засмеялась, будто перекатывая кристаллы чистого льда в горле, сделала большой, затяжной глоток пива и прильнула прохладными, пахнущими солодом и хмелем губами к губам Киры. Больше не осталось сдерживающих факторов, лопнула ею самой натянутая струнка мучительно-сладкого промедления. Она дала отмашку: «Можно». Клетчатый флаг взмахнул, моторы взревели, болиды рванули с места, линия жизни пересеклась с линией любви, и шершавая тёплая кнопка призывно упёрлась в ладонь, а губы плотно, осязаемо соединились под зябкой анестезией хмеля.

...Они с Яной были в клубе, когда ворвался вооружённый ОМОН. Музыка стихла, началось «маски-шоу». Киру положили на пол, и она не сопротивлялась, уверенная в чистоте своей совести. Яна кричала и билась, рвалась к Лютовой, но её оттеснили прочь.

— Ян, всё будет хорошо, во всём разберутся, — крикнула ей Кира.

Но уже в следующую секунду стало ясно: не разберутся. Кира непонимающе уставилась на пакетик с белым порошком, который достали из её собственного кармана. Это смахивало на цирковой фокус, только цирком здесь и не пахло, всё было очень серьёзно. Ей просто всунули пакетик в руку — вот и отпечатки. Получите, распишитесь — статья 228. Вместе с ней повязали ещё нескольких ребят. Согнутых в три погибели, со скрученными за спину руками, их выводили из клуба. Напоследок перед взглядом Лютовой проплыло бледное лицо Яны, прекрасное и грозное, с ручейками туши на щеках. Верхняя губа подрагивала от готового вырваться рычания, широко раскрытые глаза обещали кому-то далёкому очень крупные неприятности. Кира не услышала, а скорее, прочла по губам:

— Ну, мамочка, ты за это дорого заплатишь.

Так Лютова очутилась в камере.

— Господи, Кира, как ты могла скатиться до такого?! Сначала эти... извращения, а теперь вот наркотики! — причитала мама на коротком свидании в СИЗО. — Эта девушка, Яна... Ну зачем, зачем ты с ней связалась? Эти богачи всегда выйдут сухими из воды, даже если убьют кого-нибудь, а ты... У нас с отцом нет столько денег, чтобы тебя отмазать!

— Мам, наркотики мне подбросили, — глухо проговорила Лютова.

Та будто не слышала.

— Какой ужас, какой позор для нашей семьи! Как смотреть в глаза людям? Как я буду смотреть в глаза родителям моих воспитанников?

— Тебя только твоя репутация беспокоит? — горько скривила рот Кира.

— А Нина? — стискивая и переплетая пальцы в нервный узел, продолжала убиваться мама. — Ты и на сестру тень бросила!

— Мама, я невиновна, — уже не надеясь до неё достучаться, проронила Лютова. — Это устроила Янина мать, чтобы убрать меня. «Закрыть». Чтоб я не мешала её планам на будущее дочери.

— Это клеймо на всю жизнь! Каждому встречному не докажешь, что невиновен! — проговорила мать, устало закрыв глаза и отвернув лицо.

Яны не было здесь, но Кира мысленно разговаривала и с ней. Она помнила раскалённую крышу, холодное пиво, гоночные флаги и кнопки сосков под линиями жизни. Наверно, иногда жопа бывает всё-таки не в результате твоего собственного выбора... И не от тебя зависит, как скоро ты из неё выберешься. Иногда срок назначает суд. Хотя... Если бы Лютова не согласилась на индивидуальные занятия, не скользнула одной рукой под чашечку верха купальника, а другой — под трусики, не втопила педаль газа в своём гоночном болиде, может, и не сидела бы она сейчас тут, отгороженная от матери ударопрочным стеклом.

— Ладно, мам, пока.

Сказать ей было больше нечего, и Кира повесила трубку переговорного аппарата. Но жалеть о том, что сняла-таки с Яны купальник в тот жаркий день на крыше и выпила напиток любви до дна?.. Что ж, если такова плата за счастье, она отсидит от звонка до звонка. Только и оставалось утешать и подбадривать себя мыслью, что это лишь временная жопа с испытательной целью.

Яна пришла позднее. Она не плакала, но её глаза были очень острыми и блестящими — снова как те коричневые бутылочные стёклышки.

— Кир, мы тебя вытащим. Я найму адвоката, — сказала она в трубку. — Мы докажем, что тебя подставили. Дело развалится в суде.

Её ладонь легла на стекло, Кира приложила к ней свою и улыбнулась. За стеклянно-холодной твёрдостью этих прекрасных глаз всё же стояли невыплаканные слёзы, она знала это. Просто Яна была не из тех, кто сидит и плачет, она предпочитала вставать и действовать.

— Даже если ничего не выйдет — всё равно спасибо, Ян.

— Благодарность тут неуместна, — с горечью вздохнула девушка. — Мой долг — исправить то, что натворила маман.

Но то ли адвокат попался неважный, то ли мать Яны его перекупила — как бы то ни было, приговор прозвучал: «Признать виновной». Родители Лютовой на оглашение не пришли, в зале сидели только Яна с Ниной. Младшая сестрёнка Киры плакала, а Яна с сухими глазами и сурово сжатым ртом обнимала её за плечи.

— Аркадий Петрович, как же так вышло? Вам не за это платили. — Стройная, элегантная в чёрном кожаном жакете, облегающих брюках и высоких сапогах, холодно-грозная и гибкая, как кобра, Яна подошла к проигравшему адвокату уже за дверью зала суда.

— Скажите спасибо, что только три года дали, — цинично хмыкнул в своё оправдание тот. — Могли и больше впаять. А если будет примерно вести себя — выйдет по УДО через год-полтора. Так что не надо мне претензии предъявлять, милочка! Я свой гонорар добросовестно отработал.

— Сволочь вы, Аркадий Петрович, вот вы кто. — И, больше не удостаивая адвоката и взглядом, Яна повернулась к нему спиной.

Нина плакала у неё на плече, и Яна, оберегающим жестом обнимая её, промокнула ей глаза бумажным платочком.

— Ничего, Нинок, выше нос. Крепись, солнышко... Я на машине, подвезти тебя?

Нина спотыкалась и ничего не видела перед собой от слёз, и Яне пришлось под руку вести её по коридорам и лестницам, открывать перед ней дверцу и помогать усесться. Несгибаемо прямая, надменно-сдержанная в зале суда, на водительском сиденье своей машины она наконец улыбнулась Нине, приподняв её заплаканное лицо за подбородок.

— Кира рассказывала о тебе очень тепло, с любовью. Вижу, и ты её любишь... А где ваши родители, почему они в суд не пришли?

Нина, скатывая из промокшего бумажного платочка шарик, не ответила, только устало и горько поморщилась.

— Понятно, — нахмурилась Яна. И тут же расправила брови, снова ободряюще улыбнулась. — Ну, значит, нам с тобой придётся поддерживать Киру ещё и за них. Мы её не бросим там одну. Не унывай, кнопочка.

С робким проблеском ответной улыбки сквозь слёзы Нина вскинула голову и кивнула.

— Кира меня так называет...

Яна ласково ущипнула её за щёчку.

— Моя ты хорошая девочка... Буду тебе и за Киру, и за маму с папой, раз они самоустранились. Слушай, тебе бы не помешало взбодриться! Давай заедем куда-нибудь, кофейку выпьем, м?