— Опять — они! — Владимир Ильич опустил кулак на стол. — Об этом надо писать. Искровцы должны всюду проникнуть в комитеты, повернуть их в нашу сторону. Извини, Надя, что перебил! О Питере я не могу молчать, — он нам особенно дорог.

Вошла Инна Леман, тридцатилетняя темноглазая женщина с тонкими полукружьями бровей, секретарь редакции. Она вела за руку белокурого малыша в вельветовой курточке. Мартов подбежал к ней мелкими шажками, принял легкую ротонду, кинул на крючок:

— Димочка! (Он любил эту кличку Инны Гермогеновны.) Вам везет. И все мы наконец-то дождались! Знакомьтесь с преемницей. — Широким театральным жестом указал на Ульянову. — Не удивляйтесь, Надежда Константиновна. Разве вам Владимир не писал? Значит, не успел. У нас все-все решено. Отныне вы — секретарь. Как говорится, вам и карты в руки. Принимайте, володейте редакционными бумагами. У Димочки, видите, руки связаны, и ей нужен отдых. Но из игры она, я знаю, не выйдет.

— Безусловно, — подтвердила Димка, кивнула всем аккуратно причесанной головой. — Отрываться не буду. Что потребуется — сделаю.

Той порой Засулич, быстро затушив о подоконник недокуренную сигарету, схватила на руки маленького Вольдемара:

— Волька! Груздочек беленький! — погладила ребенку волосы, мягкие, как пух, поцеловала в висок. — Ой, как я по тебе соскучилась!

— Тетя Вель… Вельи…

— Тетя Велика, — подсказала мать.

— Вель… ика тетя, — лепетал мальчуган. — У тебя конфетка есть?

— Сегодня, Воленька, нет. Но я тебе обязательно куплю.

Димка повернулась к Надежде Константиновне, сказала, что рада ее приезду, что Вольку не с кем оставлять дома, что работать в редакции ей было очень трудно и что муж заждался в Берлине, и она готова сейчас же передать все редакционные бумаги и тетрадки.

— Так уж сразу… — смущенно проронила Надежда Константиновна.

— А чего же откладывать? Чем скорее, тем лучше. Для меня, понятно. И для вас…

— У Наденьки еще вещи на вокзале, — вступилась Анна Ильинична. — И она еще не успела оглядеться.

— И, кроме Анны Ильиничны, как я догадываюсь, никто еще не завтракал, — добавил Мартов. — Теперь бы всем хорошо, скажем, в «Старую крепость».

— Да, да, в «Старую крепость», — согласился Владимир Ильич. — Тут, Надюша, недалеко.

— А я тем временем все приготовлю, — сказала Инна. — Если Волька не помешает.

— Вольдемар тоже пойдет в кафе, — объявила Засулич. — Пить какао. — Наклонилась к малышу. — Хочешь, Воленька? Может, последний раз со мной…

В «Старой крепости» все напоминало о старине: в узких окнах поблекли витражи, на стенах пожухли краски росписей, и контуры замков на горных вершинах едва угадывались. Дубовые панели стали черными. По углам маленького зальца, куда вошли искровцы, массивные столы, отгороженные один от другого невысокими барьерами, вместо стульев — широкие лавки.

Прежде чем принять заказ, пожилой кельнер в фартуке из рыжей — летней шкуры косули, сдержанно улыбаясь оттого, что сейчас он поразит посетителей, водрузил на стол фарфоровую вазу с двумя ветками сирени.

— Уже сирень! — удивилась Анна Ильинична. — Так рано даже для Баварии!

— Из ботанического сада! — подчеркнул кельнер.

Анна Ильинична близоруко уткнулась в ветки, отыскивая «счастье» — цветочек с пятью лепестками.

— Помнишь, Володя, у нас на Волге? Громадные кусты! Оленька находила «счастье» чаще других…

— Помню. Каждое дерево в саду, каждый куст…

— Во времена Пушкина говорили: сирен, сирены. — Мартов потряс над столом рукой, будто оделяя всех словами. — У него — помните? — Татьяна «мигом обежала куртины, мостики, лужок, аллею к озеру, лесок, кусты сирен переломала, по цветникам летя к ручью».

Кельнер принес всем яичницу на продолговатых саксонских тарелках с рисунками оленей по углам, спросил, кому подать кофе, кому чай.

— Кава, кава! — подпрыгивал Волька и хлопал в ладошки.

— Молодому человеку — какао, — сказала Засулич кельнеру.

— А мне, пожалуйста, чай, — попросила Анна Ильинична, оторвав глаза от сирени. — Кофе надоел.

Волька уже стоял на коленках на лавке, беленькая, как отцветший одуванчик, голова его едва виднелась над столешницей. Мальчуган обеими руками обхватил чашку, понемногу отпивал какао и от удовольствия проводил кончиком языка по пухлым губам. Вера Ивановна, словно заботливая мать, присматривала за ним, чтобы он не облился.

— А кофе здесь всегда ароматный! — похвалил Мартов. — После такого даже курить долго не хочется.

Владимир Ильич опять принялся расспрашивать жену о Питере. Оказалось, что из старых друзей там остался один Степан Радченко. Что же он зевает? Как мог допустить, чтобы «Союзом борьбы» завладели «экономисты»?

— Ты же знаешь: Степан тихий, во всем осторожный, — заметил Мартов.

— Осторожность не лишняя, если она не в ущерб делу, — сказал Владимир Ильич.

— У Степана в ущерб. Мне было даже досадно. После того как его Любу сослали в Харьков, он так законспирировался, что я с трудом отыскала его. А поговорить нам было о чем. Вспомнили наши кружки, сходки. И он обещал писать.

— Письмо от него пришло. Просит новый номер «Искры». И ты ему завтра же напиши.

— Уже — задание! — улыбнулась Надежда Константиновна.

— Ответ Степану нельзя откладывать. Ему там трудно. Он теряется. Ждет совета. Вот и напиши: пусть посылает людей за чемоданами на наш релинский склад. Адрес я дам. Пароль: от Петрова.

— Твой новый псевдоним?!

— И не последний… А Степан пока что может съездить к Лепешинскому, взять «Искру» у него. И еще напиши: ждем от него различных литературных легальных материалов: читаных газет, журналов, сборников, отчетов земских управ, изданий Статистического комитета. Чем больше, тем лучше. Да, я тебя отвлек. Ты еще что-то хотела рассказать. Кто там есть из надежных людей?

— У Степана я встретилась с его младшим братом Иваном. Внешне очень похож на старшего: такая же курчавая бородка, только погуще. Сам похудощавее. Да еще очки. А характером, думается, покрепче Степана, смелее. Кремневее. Живой, подвижный. Готов развозить нашу литературу по всей России-матушке. Не знаю, ладно ли я ему сказала…

— Весьма своевременно! — отозвался Мартов.

— Великолепно! — воскликнул Владимир Ильич. — Как раз то, чего нам недоставало. Зубатов пустил по стране своих «летучих» филеров, а мы отправим разъездных агентов. Они обеспечат нам связь с комитетами, откроют глаза на все движение. Хорошо!

— Любите и жалуйте первого из них! — торжествующе улыбнулась Надежда Константиновна. — Кличку он себе придумал — Аркадий. И о шифре мы договорились.

— Секретарь уже работает! — похвалил Мартов. — И Димочку можно отпускать спокойно.

— А мне жаль… — вздохнула Вера Ивановна, серые глаза ее от нахлынувшей грусти потемнели, и она подхватила мальчугана к себе на колени. — Жаль расставаться…

После завтрака Анна Ильинична ушла в пансион, где жила уже вторую неделю. Ульяновы поехали на вокзал за вещами, Мартов и Засулич с Волькой не тронулись с места.

— Просидят весь день, — ухмыльнулся Владимир, — Юлий даст волю своему красноречию!

Когда привезли вещи, Владимир Ильич пошел в типографию Маскимуса Эрнста, где теперь печаталась «Искра», — ему не терпелось прочесть полосу с машины, — и Димка обрадовалась, что они остались вдвоем.

— Надежда Константиновна, миленькая, я уже все приготовила. Принимайте скорее. Я не привыкла ничего откладывать. Делаю все сразу. Как говорится, на ходу. Без промедления. Вот вам неиспользованные рукописи. Вот последняя почта.

Надежда перебирала письма. На конвертах — почтовые штемпели Берлина, Праги, Брюсселя, Парижа… На одном даже — Лондон. Так вот какими окольными путями добираются из России корреспонденции для партийной газеты!

Димка, выдвинув ящик стола, достала синюю тетрадку:

— Здесь записаны адреса наших агентов и авторов, в папке — копии ответов. Давайте присядем, и я поясню. Вот хотя бы это наше последнее письмо. К одному из активных агентов в Москве. У меня тут зашифровано: Графачуфу. Понимаете? Грачу!