- А!.. - произнес тот.

У ворот сада дамы стали прощаться; после того разговора, который произошел у них при встрече, они не сказали между собою больше ни полслова.

- Прощайте, княгиня! - произнесла Елена как бы отдыхающим от удушья голосом.

- Прощайте, - сказала и та не без удовольствия.

- Заходите как-нибудь к нам! - сказала Елена князю, садясь на своего извозчика.

- Непременно! - отвечал тот.

Княгиня после того, ссылаясь на нездоровье, ушла к себе в дом, а мужчины прошли в свой флигель и стали играть на бильярде. Разговор об Елене и о княгине между ними не начинался более, как будто бы им обоим совестно было заговорить об этом.

После описанной нами прогулки княгиня в самом деле видно расхворалась не на шутку, потому что дня два даже не выходила из своей комнаты. В продолжение всего этого времени князь ни разу не зашел к ней; на третье утро, наконец, княгиня сама прислала к нему свою горничную.

- Княгиня приказали вас спросить, что могут они послать за Елпидифором Мартынычем? - доложила ему та.

- А разве княгине не лучше? - спросил князь как бы несколько встревоженным голосом.

- Никак нет-с, - отвечала горничная.

- Но почему же именно за Елпидифором Мартынычем? - произнес князь и пошел к жене.

Княгиню застал он неодетою, с дурным цветом лица, с красными и как бы заплаканными глазами.

- Чем вы больны? - спросил он ее, хотя и догадывался о причине ее болезни.

- И сама хорошенько не знаю! - отвечала княгиня, стараясь не глядеть на мужа.

- Но что за сумасшествие посылать за болваном Иллионским, - возразил он.

- Потому что я ему больше других докторов верю, - отвечала княгиня холодно и равнодушно.

- Но я-то ему не верю и не могу позволить ему лечить тебя! - проговорил резко князь.

Княгиня слегка пожала плечами.

- В таком случае я останусь без доктора, - произнесла она.

Ответ этот, видимо, взбесил князя, но он сдержал себя.

- Зачем же вы в таком случае спрашивали меня? Посылайте, за кем хотите! - произнес он и затем, повернувшись на каблуках своих, проворно ушел к себе: князь полагал, что княгиня всю эту болезнь и желание свое непременно лечиться у Елпидифора Мартыныча нарочно выдумала, чтобы только помучить его за Елену.

Княгиня действительно послала за Елпидифором Мартынычем не столько по болезни своей, сколько по другой причине: в начале нашего рассказа она думала, что князь идеально был влюблен в Елену, и совершенно была уверена, что со временем ему наскучит подобное ухаживание; постоянные же отлучки мужа из дому княгиня объясняла тем, что он в самом деле, может быть, участвует в какой-нибудь компании и, пожалуй, даже часто бывает у Жиглинских, где они, вероятно, читают вместе с Еленой книги, философствуют о разных возвышенных предметах, но никак не больше того. Когда князь сказал княгине, что они переедут на дачу в Останкино, то она была очень рада тому. Ей казалось, что он тогда, по необходимости, будет больше бывать дома и не станет каждый день скакать в Москву для свидания с предметом своей страсти, а таким образом мало-помалу и забудет Елену; но, по переезде на дачу, князь продолжал не бывать дома, - это уже начинало княгиню удивлять и беспокоить, и тут вдруг она узнает, что Елена не только что не в Москве, но даже у них под боком живет: явно, что князь просто возит ее за собой.

Разузнать обо всем этом и подробно выведать княгиня могла через одного только Елпидифора Мартыныча, в преданность которого она верила и наперед почти была убеждена, что он все уже и знает. Получив от княгини приглашение посетить ее больную, Елпидифор Мартыныч сейчас же воспылал гордостью.

- Митька, лошадей! - крикнул он как-то грозно своему лакею, и, когда кони его (пара старых саврасых вяток) были поданы, он гордо сел в свою пролетку, гордо смотрел, проезжая всю Сретенку и Мещанскую, и, выехав в поле, где взору его открылся весь небосклон, он, прищурившись, конечно, но взглянул даже гордо на солнце и, подъезжая к самому Останкину, так громко кашлянул, что сидевшие на деревьях в ближайшей роще вороны при этом громоподобном звуке вспорхнули целой стаей и от страха улетели вдаль. У Григоровых Елпидифор Мартыныч решился на этот раз повести себя немножко сурово и сердито, желая дать им понять, что его нельзя так третировать: то поди вон, то пожалуй к нам, - и на первых порах выдержал эту роль; попав сначала случайно в мужской флигель и не найдя там никого, кроме лакея, он строго спросил его:

- Где больная?

Лакей при этом выпучил на него глаза.

- Какая больная-с? - сказал он ему.

- Княгиня! - крикнул уж на него доктор.

- Ах, пожалуйте-с, они в том большом флигеле, - произнес лакей и повел Елпидифора Мартыныча через сад, где тот снова гордо взглянул на цветы, гордо вдохнул в себя запах резеды; но войдя к княгине, мгновенно утратил свой надменный вид и принял позу смиренной и ласкающейся овечки.

- Это что вы делаете?.. Хвораете?.. А?.. Не стыдно ли вам! - говорил он, целуя белую ручку княгини, и потом, сколь возможно стараясь потише, откашлянулся: - К-ха!.. Ну-с, где же и что же у вас болит? - продолжал он, принимаясь, по обыкновению, щупать пульс.

- У меня желчь, должно быть; во рту очень горько, - проговорила княгиня.

- Тут, значит, есть боль, - присовокупил Елпидифор Мартыныч, ткнув довольно сильно княгиню пальцем в правый желудочный бок.

Та при этом невольно покраснела.

- Есть маленькая боль, - отвечала она.

- А тут, в сердчишке, ничего не болит? - пошутил Елпидифор Мартыныч, показывая на левый грудной бок княгини.

- А тут очень болит! - сказала она, в свою очередь, с горькою улыбкой.

- Знаем-с, знаем! Ну, язычок покажите!

Зачем Елпидифор Мартыныч требовал, чтобы княгиня язык ему показала, он и сам хорошенько не понимал, но когда та показала ему один только кончик языка, то он почти прикрикнул на нее.

- Больше, больше высуньте!

Бедная княгиня почти до слез на глазах высунула ему язык.

- Ну, язык так себе, ничего! - произнес Елпидифор Мартыныч и сел писать рецепт. Прежде всего он затребовал приличное количество миндальной эмульсин, а потом выписал для успокоения нервов лавровишневых капель и на всякий случай, авось чему-нибудь поможет, нукс-вомика[24]; затем, для приятного вкуса и против желчи, положил лимонного сиропу; кроме того, прописал невиннейший по содержанию, но огромной величины пластырь на печень и, сказав, как нужно все это употреблять, уселся против княгини.

- На дачку вот приехали; хорошо это, очень хорошо!

Княгиня молчала.

- Князя я не увижу, конечно, - продолжал Елпидифор Мартыныч, - его, может, дома нет, да и не любит ведь он меня.

- Он, кажется, куда-то ушел, - отвечала не прямо княгиня.

Она все обдумывала, как бы ей поскорее начать с Елпидифором Мартынычем тот разговор, который ей хотелось, и никак не могла придумать; но Елпидифор Мартыныч сам помог ей в этом случае: он, как врач, может быть, и непрозорлив был, но как человек - далеко видел!

- Барышня-то эта, Жиглинская, которую я видел у вас, здесь же живет, в Останкине? - ударил он прямо куда нужно.

- Д-да... - протянула ему в ответ княгиня. - А что, скажите, вы ее знаете хорошо? - прибавила она, помолчав немного.

- Знаю хорошо-с, особенно старуху-мать.

- Что же это за госпожа?

- Госпожа такая, что дама... благородного звания... - отвечал Елпидифор Мартыныч с ударением. - Смолоду красавица была!.. Ах, какая красавица! прибавил он и закрыл даже при этом глаза, как бы желая себе яснее вообразить Елизавету Петровну в ее молодости.

- Что же, она замужняя была? - спрашивала княгиня.

- Как же-с!.. Сначала замужем была, ну, а потом и без замужества жила с одним господином как бы в замужестве. Более всегда телесною красотой блистала, чем душевной!