(Обращаясь к боярам).
Шествие под пение «Славы» снова трогается по направлению к Архангельскому собору. Григорий со стены жадно и пристально смотрит на царя. Борис, под взглядом Григория, тоже обращает на него глаза. Взгляды встречаются. На лице Бориса – мгновенная и непонятная тревога: опять этот монах. Кто он? Григорий выдерживает взгляд Бориса и вдруг узнает в нем всадника, которого видел на мельнице.
V. Кабак
1.
Улица перед слободским кабаком. Растоптанная, разъезженная, грязь, лошади, телеги – пустые (едущих с базара), у крыльца всякий народ. Толпятся, галдят, ругаются. Из кабака гам, дуденье, пьяные песни.
На улице появляются два чернеца с котомками за плечами, Григорий и Мисаил. Осторожно обходя большую лужу, где на боку лежит, блаженно хрюкая, большой черный боров, держат путь к крыльцу.
Неподалеку стоит небольшая толпа не то нищих, не то юродивых. Гнусят какую-то песню, один подыгрывает на волынке. Вдруг песня прерывается, раздается детский визг; огромный нищий, в рубахе с расстегнутым воротом, принялся колотить мальчишку ихнего, – ходят такие, с нищими, поводыри.
Нищий. Ах ты, пострел тебя разрази! Цыть! Я-те повою!
Мальчишка продолжает визжать, захлебываясь. Кругом хохочут.
Мисаил. Да чего ты его колошматишь?
Нищий. А тебе что? Не твой, небось. Он с нами ходит, приблудный, значит моя воля: хочу с кашей ем, хочу с маслом пахтаю, а захочу совсем убью.
Григорий. Ишь, дурак. Брось, говорят тебе!
Мальчишка с помощью Григория вырывается из лап нищего и отбегает в сторону. По лицу у него текут слезы и кровь, он, захлебываясь, визгливым голосом кричит: «Черт ты, слепой, ишь. И все вы такие-то черти, душители. Почем зря, с кулаками! Да провались я, убегу от вас, чтоб вам, дьяволам, на том свете…» Мужики хохочут. Издают поощрительные возгласы.
Мальчишка. Убегу, вот как Бог свят, убегу. На что они мне сдались, окаянные. Приблудный, так мне везде дорога. Вот с отцами пойду, со странными.
Мисаил (в шутку, добродушно). Что ж, иди. Мы те не бить, наставлять будем. Ишь, мальчонка-то какой шустрый! Как звать-то тебя?
Мальчишка (шмыгая носом). А Митькой. Возьмите, дяденьки… то бишь, отцы. Я привычный. Не потеряюсь. А потеряюсь где, так найдусь.
Из кабака вываливается густая пьяная толпа, горланя песни. Кое-кто приплясывает. Тут и бубны, и дуды, у одного скрыпица.
Мисаил. Эко веселье. Доброе, видно, вино у хозяина! А у меня в горле с утра пересохло. Идем, штоль, Григорий!
Пробираются в кабак. Митька, между ногами мужиков, сквозь толпу, незаметно юркнул за ними.
2.
Внутренность шинкарни. Низкая, черная, просторная изба. По стенам лавки, в углу стойка. Народу – труба непротолченная. Песни и музыка здесь еще громче. За стойкой – хозяин – толстый и красный мужик. Хозяйка тоже толстая, чернобровая, медлительная. В одном из углов сидят Григорий и Мисаил, пьют. Пьют они уже давно, Мисаил совсем пьян, да и Григорий, видно, навеселе. Народу всякого звания. Двое только что сплясали, утирают пот.
Мисаил. То-то любо. И я, бывало, плясал… Ну, спесивая, хозяюшка, выходи на круг. Доброе винцо у тебя, и я, пожалуй. Господи благослови…
Гости. Старец-то, ишь как его с посту разобрало! Гляди, ноги не сдержат! Помоложе который, тот не рыпается! Сидит, как сыч! Эй, давайте сыча!
Мисаил (ударяя по столу ладонью). Сыча! Сыча! Ладная песня. Хошь и грех – подтягивать буду!
Поют. «…Туру-туру петушок, ты далеко ль отошел? За море, за море, ко Киеву-граду, там дуб стоит развесистый, на дубу сыч сидит увесистый. Сыч глазом моргает, сыч песню поет, дзынь, дзынь, передзынь…» и т. д.
В это же время в другом углу кто-то наяривает на дуде свое. В третьем углу начинается пьяная драка. Хозяин выходит из-за стойки. Мисаил ловит его за полу.
Мисаил. Хозяин, а хозяин. Будь ласков, выставь еще косушечку! Мы люди странные, ходючи по Божьему делу притомились, а что при нас было, малая толика, все тебе выложили. Алтына больше нет. Господь Бог свидетель, а ты выстави косушечку на покаяние души.
Хозяин (грубо). Нет ни алтына, так и полезай с тына, давай место другим. Чего привязался? Хороши вы, странные, да еще монахи!
Мисаил. Мы не простые монахи, мы мудреные. Эй, хозяин, мы тебе отслужим!
Хозяин. Сказано, не дам. Потчевать вас! Не надобна твоя служба.
Мисаил. Как это не надобна? Ну, хочешь, я спляшу? А то расскажу, чего мы перевидали, что и во сне никому не приснится…
Один из гостей. Ишь ты, во сне не приснится!
Григорий. Тебе., может, коза рогатая снится, а вот я так сон видел, трижды кряду, сон этот на духу рассказать, и то страшно!
Один соседний гость, неизвестного звания (подсаживаясь ближе). А ты расскажи!
Григорий. Пойдем прочь, отец Мисаил! Что нам тут с ними, с холопами, растабарывать! Ныне, сам знаешь, как вышла отмена Юрьеву дню[10], все на Руси холопами стали!
Ближний сосед, мужик. Да нешь мы тому, отец, рады? Мы по Юрьеву дню во как плачем! Нонче думаешь ничего, а глядь, и не знай как, уж холоп стал.
Человек неизвестного звания (около Григория). Плакальщики тоже объявились. Вы, отцы святые, дурней не слушайте. Вы и вправду, как я замечаю, Божьи люди. А коли гребтится с устатку еще по чарочке выкушать, так ин быть так, я угощаю. Ставь хозяин, в мою голову.
Хозяин удаляется за стойку. Приносит вино.
Мисаил в восторге. Вот люблю! Вот добрый человек, благослови тебя Господи. Таких и по Москве мы не встречивали.
Человек неизвестного звания. К странникам Божьим у меня сердце лежит. А вы, сами говорите, монахи не простые. Понасмотрелись на белый свет. И во сне-то вам видится, чего неведомо. (К Григорию). Скажи, отец, какой такой страшный сон тебе был?
Григорий (пьет). Сон-то… на духу только скажу. И то, может, не скажу.
Мисаил (пьет). Эх, доброе вино! Никогда, кажись, такого не пито! А ты, Григорий, что там на духу, мы во всякий час перед лицом Божьим. Ты уважь доброго человека. поведай, чего такое тебе привиделось.
Григорий (глядя прямо перед собой). Трижды… три ночи подряд… после молитвы… видел я сей сон.
Мисаил. Молитва бесовские мечтанья отгоняет, благие снятся сны.
Григорий (все так же, как будто про себя). Мне виделась лестница великая, крутая. Все круче шли высокие ступени, и я все выше шел. Внизу народ на площади кипел. Мне виделась Москва, что муравейник…
10
Отмена права крестьян один день в году, в день св. Георгия в конце ноября, покидать своего помещика и переходить к другому.