Шофер умышленно трет черную "Волгу" до тех пор, пока из подъезда, размахивая сумочкой на длинном ремешке, не выбегает Анастасия. У Мастроянни жена и маленькая дочка, жена - хорошенькая блондинка, но ему, вишь, вздумалось влюбиться в брюнетку. Тогда зачем было жениться на блондинке?

- Вы каждый день опаздываете к своему академику? - осчастливливает его беседой Анастасия.

- Так он же не ездит на машине!

- Как это - не ездит?

- Уже давно. Ходит пешком.

- А вы зачем?

Мастроянни беспомощно разводит руками:

- Положено.

- Так вы хотите, наверное, подвезти меня?

- Вас? Но ведь...

- Мои "Жигули"? Несолидно, когда едешь к академику Карналю.

- К академику... - Мастроянни потерял дар речи.

- Боитесь своего академика?

- С чего бы я боялся?

- Так везете?

Она уже сидит рядом, и Мастроянни готов поклясться: эта чертова выдра знает о его влюбленности. И ничего-то в ней нет. Длинноногая, стриженная под мальчика, правда, глазастая. Все мужчины почему-то в нее влюбляются. И он тоже - и хочет отомстить и за себя, и за весь мужской род.

- Не пустит вас к себе академик, - говорит Мастроянни.

- Меня? - небрежно спрашивает она.

- Не пустит. Он никого...

- Ошибаетесь, меня всюду пускают. - Она делает паузу, затем говорит уже нечто совсем хулиганское: - Даже в мужской туалет.

"Вот окаянная баба!" - думает Мастроянни.

- И поэтому у меня есть все основания презирать людей... мужчин, говорит она холодно.

"Вот бы отомстить, - сладостно думает Мастроянни, - остановить машину и сказать: "Прочь! Не позволю!"

А сам молчит и едет дальше.

- Почему же вы не возмущаетесь? - издевается она, словно бы читая мысли Мастроянни.

- Да ведь шутите.

- Есть вещи, которыми не шутят.

И уже побежала к входу, даже не спросив, как найти кабинет академика. Такой и спрашивать не нужно: все найдет сама.

Мастроянни снова принимается за свое: вытирает машину, в которой никто не ездит, но сегодня это занятие исполнено для него высочайшего смысла: он ждет, когда появится эта дикая девушка с глазами, как у дьяволицы. Хорошо зная своего академика, шофер убежден, что ждать долго не придется. Так оно и произошло. Анастасия выскочила из помещения так скоро, как будто дальше вестибюля и не была нигде.

- Я же говорил, - вздохнул Мастроянни. - У него на полгода наперед расписана каждая минута. Куда вас теперь подвезти?

- Можете возить свой воздух! - бросила ему Анастасия.

- Воздух? Какой воздух?

- Академика не возите - возите воздух. Я люблю ходить пешком.

И она уходит, даже не взглянув на Мастроянни. Идет, и глаза полны слез. С нею даже не захотели разговаривать. Не записали фамилии. Никаких шансов на встречу. Никаких интервью, никаких воспоминаний. Только деловые разговоры, только разговоры по существу, только... Секретарша позвала себе на помощь лысоватого молодого человека, и тот тихоньким голоском развеял все надежды Анастасии: "Академик на такие темы ни с кем не беседует. По крайней мере, мне неизвестно об этом. Узнать я не могу, вы сами должны понять". И вежливый поклон.

Кажется, это впервые в ее журналистской практике так безжалостно и, можно сказать, безнадежно... Анастасия еще не верила. Произошло недоразумение. Обидная ошибка. Ее вот-вот догонят, попросят извинить их, вернут... Никто не догонял, никто не просил прощения, никто не возвращал. Наверное, уже и забыли. Не спросили фамилии, не знают, кто она и что... Газету, правда, назвала, но что это за газета? Молодежный орган, никакого авторитета... Анастасия долго шла пешком, садилась в какие-то трамваи, троллейбусы, снова шла пешком, сама не заметила, как очутилась на крутой коротенькой улице Коцюбинского перед высоченным новым домом. Глянула: магазин научной книги. Зачем он ей? И почему приплелась именно сюда? Бессознательно-сознательно? Отродясь здесь не бывала. Даже готовясь к встрече с академиком, ограничилась лишь несколькими статьями из энциклопедий. Попыталась просмотреть двухтомную "Энциклопедию кибернетики", но отложила, не читая, так как нормальному человеку там читать нечего дикие формулы, дикий текст: "Марков доказал, что не может быть алгоритма, который по двум законченным триангуляциям четырехмерных многочленов означал бы томоморфизм этих многочленов".

Теперь, когда ее позорно выгнали, она - перед магазином научной книги. Хочет приобрести книги академика Карналя? Смешно! Но в магазин все же вошла. Должны же у этого Карналя быть какие-то книги, коли он академик. Посмотрим, что он пишет.

Анастасия тряхнула волосами, остановилась у входа. В магазине были одни женщины. Покупателей - ни одного, а продавцами - только женщины. Невыносимо. Продавать книги - мужское дело. Седым, мудрым, спокойным, углубленным в нечто чуть ли не потустороннее, удивительно непрактичным, наивным, как парижские букинисты. Ну, она никогда не была в Париже, но о букинистах знает. Хорошо бы и здесь. В таком книжном магазине. У женщин она не хочет ни покупать, ни спрашивать.

Анастасия вышла, так и не спросив никого о книгах Карналя. А может, их и нет? Это когда-то академики были обязательно с книгами, с сочинениями, теперь, наверное, иначе. Она однажды слышала выступление какого-то академика, который не умел произнести слова "Финляндия", упорно повторяя "Финдляндия". Особенно смешно было потому, что ученый только что вернулся из Финляндии и рассказывал о своей поездке. Но какое это имеет отношение к Карналю?

Анастасия шла, изо всех сил размахивая своей сумочкой, мстительно закусывая губу, составляла мысленно статью о Карнале. Вы верите в существование гениев? Книга, которую вы берете в руки, свидетельствует... Нет, надо начинать с долгой и яркой жизни. Увы, долгая жизнь наряду с успехами и радостями приносит и огорчения, просчеты, ошибочные поступки. Мы можем с огорчением отметить в жизни нашего автора и неумеренные восторги, и, что много хуже, несвойственные ученому высказывания по адресу ряда его старших (или младших) коллег, которые по тем или иным причинам... Но мы должны быть снисходительными, тем более что эта снисходительность - не проявление милости, она заработана ученым, его талантом, его трудолюбием, всей его прежней жизнью. Конечно, мы можем сегодня отметить, что в его научной практике бывало и такое, когда мысль опережала слово или, напротив, слово опережало мысль, и тогда мы встречались либо с невыразительностью, либо с анахронизмом, либо же с откровенными неудачами вообще. Но разве это не признак настоящего?.. Он живет и работает среди нас, вместе с нами, не уступая в активности самым молодым, самым энергичным, хотя в науке энергичность и не всегда свидетельство истинности намерений и не ведет к полезным последствиям, уже не говоря об открытиях... Его время нормировано по наивысшим стандартам, недоступным пониманию простых смертных. Достаточно сказать, что оно на целых полгода расписано до последней минуты... Представить себе это трудно, да, наверное, и не надо представлять, так как тут кончаются обычные параметры человеческой жизни и мы переходим в сферу не то машинного функционирования, не то, возможно (мы бы хотели надеяться именно на это), в область будущего, ибо академик Карналь считает себя (и, вероятно же, не без оснований) среди нас, людей, углубленных в заботы повседневности, полномочным представителем грядущего. Он как бы сошел со страниц научно-фантастических книг, в чем вы легко можете убедиться, если вам удастся каким-либо образом встретиться с академиком, хотя, откровенно говоря, вряд ли вам удастся это сделать...

Анастасия прервала поток своих злых мыслей. Чуть не застонала от собственного бессилия. Жалкая месть жалкими средствами. Кто ты такая, чтобы судить? И вообще - зачем ты? С одинаковой легкостью пишешь о самодеятельных концертах, о превращении Киева в образцовый город, о новом спектакле в оперном театре, о сооружении нового жилищного массива Виноградарь и о ветеранах войны. А задумывалась ли ты, когда была война? Для тебя это нечто совсем нереальное. Невозможно даже вообразить. Расстояние чуть ли не такое, как до Пелопоннесской или Пунических войн. Когда, была Третья Пуническая война? И когда Ганнибал впервые пустил на римлян своих слонов? А когда впервые "заиграла" наша "катюша"? И кто подбил первого "тигра"? Не знаешь или же не хочешь знать? А ведь вокруг еще полно людей, которые пережили войну и помнят каждый день из тех полутора тысяч дней. Отец твой начинал войну лейтенантом, закончил полковником, ты родилась уже как полковничья дочка, детство твое прошло среди людей, которые научились на войне стоять плечом к плечу, никогда не знать одиночества...