- Будет! - сказал, махнув рукою, уездный начальник, сам задыхавшийся и заметивший, что все мы, посетители, побледнели до обморока.

Индийцы остановились и пошли нас обходить, поднося на маленьком блюдечке кусочки леденца, который мы брали и клали им за это деньги, чем они, кажется, остались весьма довольны, потому что кланялись нам, улыбались и прижимали руки к сердцу.

После идолослужения оставалось осмотреть еще два колодца, вырытые поселянами неподалеку от монастыря. Получаемая из них вода была довольно годная и отзывалась только немного нефтью, но, кроме того, в ней случайно заметили такое свойство, что если колодец закрыть ненадолго досками, потом бросить огня на воду, то на поверхности ее вспыхивало пламя. Все это стали показывать, как фокус, путешественникам, но года два тому назад в одном из колодцев пламя разгорелось, его оставили непогашенным, и на другой день, к ужасу, увидели, что в колодце воды уже не было ни капли, а вместо нее зияло огненное жерло, которое горит и до сих пор и в которое мы заглядывали. Вероятно, зажженный газ передал пламя нефти, находящейся на дне колодца, вода испарилась, и образовалось что-то вроде маленького вулканического кратера.

Осматривать больше было нечего; порядком усталые, мы вошли в небольшую башенку, устроенную над монастырскими воротами, и стали тут пить чай. Музыканты перебрались за нами и уселись на стене, переменив на этот раз свои инструменты: один надувал что-то вроде флейты - дюдюк; другой бил в бубны каваль; у третьего была как будто бы скрипка - каманчар; у четвертого гитара с проволочными струнами - сас; барабан - нагара и зурна. Заиграли они песню и как будто бы несколько поскладнее прежнего; но вот один из музыкантов, кажется, гитарист, запел, или, скорее, завизжал, как будто кто-нибудь ущипнул его за руку или за ногу и немилосердно жал. Наступившие темные сумерки придали всей картине какой-то фантастический характер. Эта толпа народа, наигрывающие музыканты, желтолицые индусы и, наконец, наши дамы в шляпках и бурнусах, мы в шинелях, мундирах, аксельбантах - и все освещенные ярким пламенем пылающих огней - казались какими-то огнепоклонниками, пришедшими совершать поклонение великой стихии.

Но обратный наш поезд в Баку совершился еще того торжественнее и был почти царственный: кроме нашей конницы, нас конвоировали верхами человек тридцать татар с зажженными факелами из нефти, по-здешнему - машалами; среди темной ночи раздавались лошадиный топот, крики и перебранки гарцующих взад и вперед татар, ярко пылали машалы, с которых сдуваемый ветром огонь сыпался на землю. Когда у кого-нибудь из машальников пламя ослабевало, его нагонял молодой татарчонок и на всем скаку подливал в машало нефть; напрасно лошади фыркали и рвались в сторону от огня, наездники их сдерживали. Подъезжая к Баку, мы увидели весь город иллюминированным: по горе, где воздвигнут памятник князю Цицианову, извивались разнообразными линиями огни, по дороге стоял народ с такими же машалами.

- Каково бакинцы торжествуют! - заметил я адъютанту Р-ри.

- Это им дешево стоит - всего девять целковых, - отвечал он.

"Девять целковых - тысячи огней! В Петербурге переулка не осветишь на эти деньги. Что бы сделали и каких бы фабрик настроили здесь англичане, имея под руками даровое топливо и освещение!" - подумал я.

Три дня мы пробыли, таким образом, в Баку, и я желаю одного, чтобы статейка моя представила воображению читателя этот маленький городок в столь же яркой картине, в какой останется он навсегда в моем воспоминании!

Тюк-Караганский полуостров и Тюленьи острова[8]

Чтобы попасть в Тюк-Караганский залив, мы должны были от Бирючьей косы перерезать море почти поперек. Плавание наше было в высшей степени благополучное: в продолжение ночи мы прошли половину нашего пути, и на другой день перед закатом солнца стал показываться Тюк-Караганский берег, с бухтою в правой от нас стороне и с видневшимся влеве Новопетровским укреплением. В самый залив мы вошли в тихие сумерки, при свете луны, следовательно, при обстоятельствах, благоприятных для морской картины, но при всем том вид полуострова не представил для глаз ничего особенно привлекательного: берег, море, мелькающие тени людей - и только; даже дикость природы не имеет здесь своей обычной грандиозности и какая-то чересчур заурядная и обыкновенная. В морском отношении бухту, впрочем, хвалят: с густо илистым дном, при четырехсаженной глубине, она образована песчаною косою, которая, загибаясь от севера к юго-востоку, закрывает ее совершенно от ветров.

Поутру мы сошли на берег, чтобы ехать в крепость. На самой косе расположена слобода, заселенная русскими переселенцами из верховых губерний. Правительство обстроило их, дало им на десять лет льготы, предоставило им около берега рыбную ловлю. Я заходил в их дома. Живут чистенько, заметны некоторые следы довольства, а между тем, не говоря уже о бабах, даже мужики плачут о родине: скучно!

Крепость лежит от слободы в пяти верстах; по дороге только и видны песок, ракуша и выдающийся местами из земли известковый камень, употребляемый на постройку домов; растительность самая бедная; с морского берега опахивает вонючий запах от выкидываемой волнами и гниющей здесь морской травы. Наконец, к общему нашему удовольствию, мы увидели два соленые озерка, единственно любопытные предметы среди этой скудной и печальной природы. Замечательны они тем, что совершенно розового цвета. Вода их, налитая в стеклянный сосуд, красновата, и у берега, где дно ракушечное, черноватое, она представляется с бледно-розовым отливом; но дальше, где происходит уже осадок соли и где грунт дна белый, красноватость ее сгущается до цвета розы. Самая соль в первое время осадки, когда еще бывает сыровата, сохраняет розовый цвет, но, высушенная, делается совершенно белой. По мнению Эйхвальда, розовый цвет озерков происходит вследствие отражения солнечных лучей от растущей на дне красноватой травы; но почтенный ученый наш Бэр, предпринимавший вместе с нами эту поездку, объяснил это иначе и более правдоподобно; он открыл в воде присутствие инфузорий, которые в живом состоянии окрашивают ее в розовый цвет, но, умирая, разлагаются и утрачивают это свойство.

Крепость стоит на вершине горы; невысокие стены ее идут зигзагами, охраняемые с одной стороны крутым скатом, а с другой - почти перпендикулярными обрывами. Устроена она для прекращения разбоев на море, которые производили кочующие по восточному берегу киргиз-кайсаки.

Въехав в крепостные ворота, мы прошли сначала в церковь, видели потом казармы, лазарет, гауптвахту, ходили на бастионы, откуда я взглянул на далеко расстилающуюся степь, и опять та же убийственная мертвенность, хоть бы деревцо, хоть бы лужайка свежей зелени! И только, как признаки чего-то живого, плетутся вдали, едва передвигая ноги, по два, по три верблюда, или, лучше сказать, остовы верблюжьи. Сажень дров здесь стоит 70 рублей серебром, за пригоршню муки кочевник готов работать целый день, и среди этого безлесья и безводья (невольно подумаешь) могут жить люди?.. Живут, и живут тысячи! Мало того. Имеют политические партии, враждуют и междоусобствуют друг с другом. Читатель, может быть, знает, что большая часть киргаз-кайсацких племен признает над собой власть хивинского хана, которому еще в недавнее время они отбывали свою дань тем, что захватывали в море наших рыбопромышленников и поставляли их в Хиву натурой в плен, и только в 1840 году поход Перовского заставил хана отменить сбор подобной пошлины, и захваты прекратились. Не знаю, в какой мере это справедливо, но мне рассказывали такого рода междоусобный эпизод. Старый хивинский хан убит в войне с персиянами, на место его избран хивинскою партиею другой, против желания партии трухменцев; те объявили восстание, новый хан вышел усмирять их и был убит в схватке. Ему наследовал родной брат его, который, между прочим, издал прокламацию с воззванием к киргиз-кайсакам - бить и уничтожать трухменцев; но те предупредили и напали на хивинский купеческий караван, шедший из Новопетровска в Хиву под прикрытием киргизов; товары были разграблены, а конвой разбит. Киргизы, возвратясь домой, в свою очередь, стали грабить трухмен, но не тех, которые их грабили, а находящихся под нашим покровительством и прикочевавших к Новопетровску. Эти трухмены теперь являются беспрестанно к коменданту с просьбою защитить их, а киргизы в свое оправдание говорят, что они сами ограблены. Словом, спор, который, кажется, лучше всего разрешило бы турецкое правосудие, отколотив, для восстановления мира, истца и ответчика по пятам.