И Татаринов, не разгибая спины, вышел из кабинета, держа перед собой исписанный лист бумаги, а Генкель усмехнулся тонко:

- Хе-хе... Это, конечно, только проволочка. Поручик Шлезингер неосмотрительно поступить не мог. Он даже, уверен я, пока и дежурному по караулам своему об этом не доносил. Но вообще, конечно, мое дело было сказать, потому что я помню слова присяги: "Об ущербе же его величества интересов, вреде и убытке, как скоро о том уведомлюсь, не токмо благовременно объявить, но и всякими мерами отвращать и не допущать потщуся"... Ну так вот, значит... тактические занятия...

- Для тактических задач, я думаю, надобно разложить на столе карту-верстовку, - сказал Урфалов. - А вот, что касается нашей дружинной лавочки, то она, мне кажется так, - не знаю, как кому другому, - цели совсем не достигает. Изволите видеть, ополченцев много, а лавочка одна. Сколько там народу толпится по утрам, чтобы булку какую себе достать, и так и уходят ни с чем...

- Почему опять и появились у казармы бабы, - досказал за медлительного Урфалова нетерпеливый Кароли.

- Я уж об этих бабах докладывал коменданту, - посмотрел тяжело на него Генкель. - Приказано опрокидывать бабьи корзинки и баб от казармы гнать!

- Так, я видел, делают ингуши из комендантского правления, только не знал, что это по вашему предложению, - по обыкновению отчетливо проговорил Пернатый. - А потом, должен я сказать, ведь и мы, офицеры, еще живем около казарм, а казармы не в городе ведь, и вот я посылаю денщика за булкой к чаю, а он мне: "Так что, ваше высокобродие, ингуши конные баб арапниками лупят, а булки лошадьми топчут!"

- Да, вот, в самом деле, как же так можно, а? Баб арапниками! И... и булок нет... даже и для господ офицеров! - устремил на Генкеля голубые глаза Полетика.

Ливенцев не знал этого. В последнее время он оторвался от общей жизни дружины. Но когда он представил конных ингушей, которые бьют арапниками баб, он вспомнил Казанскую площадь в Петербурге, толпу студентов, в которой был и он сам, и казаков с нагайками.

И, припомнив это, сказал взволнованно:

- Это черт знает что!

- Что вы сказали, прапорщик? - вдруг всей своей тушей быстро повернулся к нему Генкель.

- Я сказал: черт знает что! - раздельно повторил Ливенцев.

- Приказание коменданта города по-вашему - черт знает что? воинственно выпятил бритый подбородок, подпертый еще тремя подбородками, Генкель.

Ливенцев почувствовал, как у него начало давать сбой сердце и зашумело в ушах, и он заговорил так же раздельно, как уже начал говорить:

- Я не знаю, под каким именно предлогом вызываете вы ингушей против простых и обыкновенных русских баб, которые находят себе честные средства к жизни, - раз, и несомненно полезны для жизни нашей казармы - два, так как обслуживают ее насущные нужды, но что я о-очень хорошо знаю - это то, что лавочка, заведенная вами, маленькая лавочка в подвале, не-до-ста-точ-на для населения наших казарм, - раз, и не-вы-год-на для этого населения, потому что не имеет выбора и повышает цены на все немудреные товары, - два!

- Значит, у баб дешевле, а? - спросил Полетика не Ливенцева, а капитана Урфалова.

- Изволите видеть, господин полковник, и дешевле, - так ратники находят, - и лучше будто бы...

- Тогда что же... тогда, значит, надо составить комиссию... гм... да, для этого, как ее... ну обследовать на месте, что там такое. А то, что в самом деле, лавочка-лавочка, а может быть, она никуда не годится! - решил Полетика.

- Я спрашивал лавочника нашего, сколько дает прибыли лавка, - он говорит: "Рубля три-четыре в день, вот и вся наша прибыль", - сказал Пернатый. - А между тем...

- Разве лавка наша из-за прибыли торгует? - перебил Генкель.

- Дайте договорить!.. А между тем цены там оказываются выше бабьих!

- Что же вы хотите сказать этим? - засопел Генкель, но Пернатый отозвался спокойно:

- Ничего, кроме того, что сказал.

- Я вижу, господа, что... э-э... как бы сказать... бабы... бабы - они необходимы... Но, впрочем, вот мы составим комиссию. Завтра уж в приказ это не попадет, - адъютант ушел по делу этого... поручика нашего... а вот послезавтра объявлю в приказе... Конечно, ведь ратников много, - куда же, к черту, одной лавочке справиться! Это правда. А теперь, господа...

- Господин полковник! Позвольте мне еще одно соображение в пользу баб, - перебил Полетику, сам того не заметив, Ливенцев. - Ведь эти бабы - кто же такие? Все - жены взятых на фронт наших солдат или вдовы уже убитых... Ведь идет война, колоссальнейшая из всех войн, известных истории. Не одно войско принимает в ней участие, а весь народ в целом! И бабы! Бабы тоже!.. Бабам надобно как-то жить, раз их мужья на фронте, или убиты, или в плену. У баб этих - дети. Бабы трудятся, пекут бублики или коржи, сидят с ними тут во всякую погоду, - зачем? Чтобы как-нибудь прокормить семьи тех самых, может быть, ратников, которых взяли отсюда и угнали в другие города! А мы почему-то их избиваем нагайками, топчем лошадьми их труд. А мы почему-то вывозим помои на свалки, а им не даем, - совсем как собаки на сене.

- Бабы вносят в казарму разврат! - крикнул, багровея, Генкель.

- Разве был хоть один случай такого разврата? - спросил Ливенцев.

- Сыпной тиф заносят в казарму бабы!

- Разве был хоть один случай сыпного тифа?

- Довольно о бабах! - крикнул Генкель.

- Когда командир дружины скажет, что довольно, тогда мы прекратим этот разговор, столь для вас неприятный почему-то! - вызывающе сказал Ливенцев.

- Бабы!.. Бабы таскаются еще сюда к нам за бельем! Прекратить это надо! - почти задыхаясь, выкрикнул Генкель.

Ливенцев мгновенно представил так насмешившие его однажды боевые суда на внутреннем рейде, все увешанные матросским бельем, и сказал быстро:

- Устройте прачечную для ратников, как вы устроили лавочку, - тогда ратники будут мыть свое белье сами, как матросы во флоте.

- В самом деле, где же им мыть рубахи, нашим ополченцам? - поглядел на Ливенцева Полетика, а Мазанка, как будто это соображение только теперь пришло ему в голову, певучим своим голосом проговорил негромко:

- А каких свиней могли бы мы выкормить своими помоями, если бы наняли где-нибудь домик с сараем, отрядили бы свинаря туда, сделали бы большие корыта...

Он даже и руки расставил как мог широко - для того, должно быть, чтобы показать, какой величины сделать корыта, когда Генкель обратился к Полетике, весь кипя и щелкнув крышкой золотых массивных часов:

- Может быть, уже займемся тактическими задачами, господин полковник? Уже половина десятого.

- Да, в самом деле, черт возьми, - что же мы все с бабами? Бабы, конечно... Насчет баб я назначу комиссию из трех офицеров, и пусть все выяснят. И какой там разврат и тиф... И тогда я сам буду говорить с комендантом. Потому что лавочка - лавочкой, а я вижу, что бабы тоже необходимы... А вот во флоте, мне говорили, будто перемена какая-то будет... Вот тут прапорщик мне напомнил насчет флота... Недовольны будто бы высшим командованием... э-э... да. Но это не наше дело, конечно... А насчет баб комиссию... То есть это я насчет лавочки сказал, чтобы комиссию, ну и насчет баб в том числе, - одна комиссия будет назначена... Прапорщик! - кивнул он Ливенцеву. - Запишите же, чтобы я не забыл, а то адъютанта нет, а я, конечно, забуду, черт возьми.

- Хорошо, я не забуду, - сказал Ливенцев, - а записать мне даже и не на чем.

- Да вот, все, господа, вот тут налицо... вот, и какого же нам черта думать, в самом деле! - воодушевился вдруг Полетика. - Вот, подполковник Пернатый - он будет за старшего члена комиссии, а вы, прапорщик, за младшего. А за среднего... вот поручик у нас есть, юрист. Он все это дело проведет сообразно... как это называется...

- "Своду военных постановлений"? - подсказал Кароли.

- Одним словом, в законном порядке... А вот что-то я хотел... Тефтели, тефтели... Нет, не тефтели... Что это такое, черт их, какие-то тефтели?