— Валера, а ты в боковых помещениях все запер?

— Запер.

— В прошлый раз тоже говорил «за-апер». А настоятель потом ругался. Пришел в понедельник, а двери нараспашку, в кельях сквозняк.

— Честно. Запер. Двери запер на ключ, а ключ повесил на щиток.

— А окна на той стороне проверил?

— Не успел.

— Иди проверь. Если окно откроется, знаешь, какая лужа натечет за выходные?

Невидимый из моего укрытия Валера, судя по звукам, пошлепал проверять окна.

Я попробовал разглядеть, сколько времени. Единственный фонарь болтался по другую сторону от дацана. Я не мог разглядеть не только циферблат, но даже руку, на которую были надеты часы.

Вечерняя служба в монастыре закончилась. Прихожане разошлись. Монахи во главе с настоятелем уехали до самого понедельника. Только двое сторожей никак не могли окончательно убедиться, что окна задраены, двери в кельи закрыты и вверенный объект пребывает в безопасности.

Я стоял, вжавшись в стену монастырской пристройки. Из-за противоположного угла дацана послышались шаги исполнительного Валеры.

— Ну как? Все заперто?

— Все.

— Хорошенько проверил?

— Хорошенько.

— А собаку спустил?

— Ну какая собака? Ты на погоду посмотри. Ее из будки и мясом не выманишь.

Секунду поколебавшись, собеседник согласился:

— Ладно, запирай двери, пошли.

Позвякав в темноте ключами, сторожа спустились с крыльца, вышли за калитку и, прощаясь, пожали друг другу руки.

— До понедельника.

Теперь только дождь лупил по жестяной крыше пристройки да скрипел, покачиваясь на ветру, фонарь. Я остался один. Нащупав в кармане сигареты, вытащил одну, щелкнул зажигалкой, укрыв ее от сплошной стеной идущего дождя.

Через пару затяжек сигарета промокла и сломалась у самого фильтра. Вот и покурил.

Ничто не мешало мне делать то, зачем я сюда пришел. Можно было приступать.

Попасть внутрь через массивные центральные двери, запертые на громадный амбарный замок, можно было только с помощью стенобитной машины. Так что остается окно.

Окна в дацане были прорезаны на трехметровой высоте. Побродив вокруг здания, я отыскал окошко, под которым росло подходящее деревце, и швырнул в стекло заранее припасенный булыжник.

Последний раз я бил окна лет пятнадцать назад. Но попасть удалось с первого раза. Талант, наверное.

Я прислушался. Вроде бы тихо. Что там насчет собаки говорили сторожа? Встретить сейчас сторожевую собаку было бы как раз кстати. Скажем, голодную, спущенную с цепи кавказскую овчарку.

Я вскарабкался по дереву и, повиснув на одной руке, принялся вынимать из оконной рамы осколки. Крупные кидал вниз на траву, а мелкие проталкивал внутрь. Когда рука онемела от напряжения, я плюнул на оставшиеся мелкие осколки и полез в окно. Перекинул ноги, стараясь не пораниться, прополз животом, спрыгнул.

Лететь было довольно высоко. Курткой я зацепился за торчащий из рамы осколок стекла, а ладонью угодил прямо в кучу стекол под окном. Кровь тут же закапала на пол. В темноте она казалась черной.

Я приложил к порезу носовой платок и огляделся по сторонам. Молитвенный зал. Очень хорошо. Нужная мне дверь находилась здесь же, слева за статуей Будды. Я уселся на постамент статуи и полез за сигаретами.

Ковер на полу был ворсистый, гасящий звуки. Свет сквозь окна почти не проникал. Сидел бы тут и сидел. В темноте матово отсвечивал золоченый Будда.

Не мог ты, парень, выдумать религию поприличнее, а? Чтобы, например, без человеческих жертвоприношений? Одни неприятности, блин, от твоего изобретения. Я затушил сигарету, поднялся и вышел на лестницу, ведущую на крышу дацана.

На лестнице пришлось подсвечивать себе зажигалкой. Более или менее светло было только к четвертому, последнему этажу. Сквозь дыры в застекленной крыше падал дождь и был виден одинокий уличный фонарь, торчащий перед монастырем.

Я задрал голову. Мерзкая парочка была на месте. Жирный бог-мститель Махакала. Похотливая богиня-шлюха Шакти.

Фонарь на улице слегка покачивался на ветру, тени скользили из стороны в сторону, и оттого казалось, будто божественные супруги строят мне рожи.

Архитектор, строивший монастырь, умудрился разместить статуи практически на самом коньке крыши. Если бы не строительные леса, взобраться туда мог бы только альпинист. А по лесам вроде долезу… Я прикидывал: здесь поднимусь по лесам, там перейду по карнизу… Только в самом конце мне, скорее всего, придется повиснуть на руках…

Голова немного болела. Прежде чем лезть, я выкурил еще одну сигарету. Трубы строительных лесов были мокрыми и холодными.

Сперва я следил, чтобы не перепачкать голубые джинсы ржавчиной. Потом плюнул. Правая рука, левая нога. Левая рука, правая рука. Вниз я старался не смотреть. Далеко ли до тебя, потаскушка Шакти? Сгорая от страсти, ползу, дабы припасть к твоим тибетским чреслам.

На самом верху было холодно, и сквозь дыры в крыше тянуло ветром. Чтобы дотянуться до статуи, мне нужно отцепиться от лесов, встать во весь рост и подпрыгнуть. Ненамного — сантиметров на пятьдесят.

И если с первого раза я не смогу ухватиться, то успею вдоволь наораться, пока, сшибая леса, буду лететь вниз.

Отцепить пальцы от ржавой трубы было сложнее, чем распахнуть рот, поднести к нему бокал пива и, не попробовав, поставить бокал обратно на стол.

Я отцепился, стараясь не смотреть вниз, потихоньку распрямил ноги и поднялся с корточек. Над головой, раскинув длинные стройные ноги и уперев пальцы в соски громадного бюста, возвышалась Шакти.

Полуприкрытыми похотливыми глазами она смотрела прямо на меня и растягивала губы. Зря, дура, улыбаешься. На меня такие фокусы не действуют. Вернее, действуют, но не очень сильно.

Подпрыгнуть, оторвать ноги от твердой поверхности, ухватиться за навес, на котором стояла статуя, и подтянуться на руках. Все просто.

Я поглубже вдохнул, присел и — прыгнул. Еще до того, как успел хорошенько испугаться собственной решительности. Обеими руками, сдирая ногти, я ухватился за правую ногу статуи, подтянулся, вжался в нее щекой и замер.

Потом, громко дыша, я начал подтягивать правую ногу. Стоило мне упереться ногой в навес, перенести на нее центр тяжести и начать подтягиваться, как сгнивший цемент развалился у меня под ногой. Часть навеса отделилась от стены и ухнула вниз огромным центнеровым кусом.

Вжавшись в холодную ногу статуи и чувствуя, как седею, я слушал… а звука не было. Целую вечность, миллионы и миллионы лет не было НИКАКОГО звука! Только потом где-то далеко внизу тяжко ухнул об пол обрушившийся кусок.

Рук я уже не чувствовал. Сипящим шепотом я матерился на всех выученных в жизни языках. Вряд ли эти стены слышали подобные словечки. Со второй попытки я все-таки закинул ногу на помост, извиваясь, как французская лягушка, вполз на навес всем телом и откатился к дальней от края стене.

Ни единой мысли. Абсолютно никаких чувств. Только вдох и выдох, вдох и выдох. Живой. Не упал. Хорошо!

Я сидел у стены, медленно курил сигареты и никуда не спешил. В целом мире не было ничего такого, ради чего стоило бы спешить.

Я кидал окурки вниз и с удовольствием ждал, пока они щелкнут, долетев до самого низа. Куртка была разодрана в клочья, перепачкана ржавчиной, цементом и древней пылью.

Когда консул Дэн привел меня в дацан, то оттуда, снизу, статуя показалась мне знакомой. Я никогда не интересовался буддийским искусством. Я точно знал, что впервые в жизни вижу изображение тибетской богини. И тем не менее…

Статуя раскидывала ноги, изгибала ноги в форме вопросительных знаков. Предлагала подумать. Вспомнить.

Мне потребовалось услышать от умирающего бандита слово-пароль «бриллианты», чтобы сообразить: профессор Толкунов… мантра расстрелянного востоковеда… «ввожу свой сияющий бриллиант в твое, богиня, влагалище…»

Можете называть меня извращенцем. Я и есть извращенец. Я влез ночью в монастырь, карабкался по лесам на двадцатиметровую высоту, чуть не сорвался вниз и разорвал модную куртку с единственной целью: сунуть ладонь между ног богине Шакти.