Опять статья в «ВТ», о полетах без штурмана. Начальники говорят, что летать можно. Но не везде. Но не всем (им, во всяком случае, нельзя), но не на всех машинах. А экипажи говорят: несправедливо с оплатой. Раз экипаж делает работу за штурмана, надо доплачивать. А экипажам говорят: доплата производится только в том случае, если число полетов без штурмана у экипажа достигнет 75 процентов от месячного налета. А если 74 – то хрен вам в рот.

И это типичная картина не только для Аэрофлота, у нас везде так. Везде ступеньки, и трудяга должен каждый раз думать: а стоит ли браться, стоит ли преодолевать ступеньку, хватит ли сил? А то – лучше не рисковать, лучше своя синица в кулаке…

31.07. Москва. Как нас ни вертели в московской зоне, как ни заморачивали голову, снижая по ступенькам, как ни извращали в зоне ожидания, а мы все же сели, успевая на пределе, и даже топлива осталось против расчета на тонну больше.

Из Львова тут на днях летели спокойно, но Леша немного отвык от ночных посадок: отпорол в Уфе козлика. Через пару дней слетали каторжным рейсом в Алма-Ату, и Леша вновь отпорол козлика.

Да, отвык; значит, отдаю ему все ночные посадки. Сам-то в Караганде себя проверил: ночная посадка удалась.

5.08. Валера Ковалев, первым оттренированный к полетам без штурмана, устал уже летать одни Ташкенты и Норильски (маршруты, утвержденные для полетов без штурмана) и написал рапорт об отказе летать в сокращенном составе. В результате произошел сбой, провернулись какие-то колеса, и мы, только что выполнив ночную Москву с разворотом, вынуждены снова ночью лететь в Алма-Ату вместо Ковалева.

Два самых тяжких рейса подряд, ясно, это не по злому умыслу, а совпадение, Валера ни в чем не виноват; надо отнестись ко всему этому философски.

Прошедшую ночь протряслись в многочисленных фронтальных грозах, выстроившихся как по заказу вдоль всего маршрута. В МВЗ как всегда: куча мешающих друг другу бортов, засветки гроз на экране локатора, гвалт в эфире, не вклиниться, толчея, – а в результате вместо захода с прямой угнали на 30 км дальше вперед, заставили сделать большущий чемодан, а поджимавший сзади и болтающийся у нас на хвосте борт, которому из-за нас явно не светило зайти с прямой, повернувшись вокруг пятки, сумел сесть впереди нас.

Как всегда, что-то случилось с АБСУ, отказали директорные стрелки, и пришлось Леше извращаться в тучах вручную, но он справился и сел хорошо.

Малой радостью оставалась возможность зафиксировать в задании сложный заход: облачность десятибалльная, дождь, выскочили визуально где-то на 150 метрах. Но на метео мадам уверенно отвергла наши вожделения: «у нас низкой облачности не зафиксировано».

За окном было черно, хлестал дождь; мы захохотали гомерическим хохотом, но тщетно. Надо было дуракам после посадки доложить старту о наличии вожделенной облачности нижним краем 150 метров. Как будто у них на старте у метеонаблюдателя нет прибора.

И через час, когда уже прошло два срока наблюдения, а дождь все хлестал, на метео так и не было зафиксировано низкой облачности, и в эфир шла благостная фактическая погода, и в прогнозе не было никаких сомнений, и экипажи ломились в Московскую зону, не подозревая о наглом обмане. Правда, все как-то сумели извернуться и сесть. Весь джентльменский набор подходившего гнилостного европейского фронтика был налицо, мерзкие гадючьи головки пятитысячных грозушек светились на экране, но тетя на метео была непоколебима: «не зафиксировано» и все.

Да ты хоть в окно выглянь!

Вот так, десятилетиями, выдавали черное за белое всему народу, блаженствуя в пьянстве, а фронт подходил. Гнилой, пакостный московский фронт. Но – не зафиксировано.

А над Хантами стоял фронт в открытую. Мы, идя на Москву, обходили его на 100 км южнее, а уж назад и вовсе нас направили через Тобольск: великий Бродвей, Транссибирская трасса, закрылась. Но и на 200 км к югу мы все еще болтались в отрогах могучих наковален, черный горизонт полыхал и переливался багрово-фиолетовыми и зеленовато-белыми зарницами. Не говоря уже о том, что и между Горьким и Кировым, и над Серовым, и ближе к Колпашеву, и дома на подходе, – кругом грозы.

И снова болтался под ногами залезший на высоковатый для него эшелон 11100 «туполенок», летевший к нам в Красноярск, и мы кое-как, с помощью уже нашего диспетчера, сумели отстать от него. Посадка мне удалась.

Дремал в автобусе, сберег свежий сон до кровати и, проспав три часа, с трудом встал, переборол дрему, ибо через пару часов снова ложиться спать перед ночной Алма-Атой.

Правда, нас никто не спрашивает, мешает ли спать мощный дизельный компрессор, добросовестно продувающий нам под окном трубы отопления. Есть, правда, вариант: взять машину и уехать на дачу, там тишина; поспать – и оттуда на вылет. Но льет ливень, дорога грунтовая, боюсь застрять, лучше уж попытаться уснуть под равномерный грохот дизеля, утешая себя мыслью, что в отличие от тех трех с половиной тысяч летчиков, которые, по словам нашего министра в интервью «Известиям», нуждаются в жилье, у меня все же приличная квартира с отдельной спальней. А компрессор – какие мелочи. Летчику надо спать – он спит.

Волков там еще рассказывал сказки о том, что летчики – тоже люди, что (смех в зале) командир корабля, за спиной которого… и т.д. и т.п. – не должен стоять в общей очереди на жилье, что вот у них там, в военной авиации, все не так…

Да, у них там летчик, налетывающий сто часов в год, имеет право, обязан, раз в год отдыхать по путевке. Ну, а у нас, как лето, так по нашим путевкам, на наших местах, в Сочи и Ялте, отдыхают наши паразиты: управление, профком, контора, врачи, функционеры. А летчикам – Теберда, Домбай в декабре. Из года в год: везешь полный кузов пассажиров в Сочи, и неизменно в салоне мелькают знакомые до боли лица тех, кто с ложкой.

Да… А Ковалеву, видите ли, расхотелось выполнять работу штурмана, несмотря на все 100 процентов полетов в сокращенном составе экипажа и приличную за это доплату: 15 процентов от оклада – аж целых 22 рубля 50 копеек! В месяц! Заелся человек.

Или дошло? Ну, он сам лез, сам напрашивался: семья большая, а квартира однокомнатная. Может, учтут при распределении жилья, что Ковалев жертвовал ради производства. А может, и не учтут. Да и не видать вообще пока того мифического жилья.

Саша Ш. тоже летает без штурмана, отрабатывает за два искореженных им в Уфе кукурузника. Куда денешься.

Ну, а мне что – тоже грудью на амбразуру? Отработать за разбитое АНО?

Я ворчу. В Москве снова отказал планшет, и штурман, чертыхаясь, набивал на клавишах пульта данные, корректировал по РСБН, а мы с Лешей попеременно поглядывали в локатор, визуально наблюдали за встречными-поперечными, вели связь и с максимальной вертикальной меняли эшелоны. Когда и кому работать с тем НВУ, когда и кому успевать определять отказы, перестраивать АРК, – да что говорить. Но глаз, успевший за четыре часа полета привыкнуть и доверять картинке, недоуменно раз за разом спотыкался на нелогично торчащей на планшете схемой домодедовского круга, которая раздражала своей неуместностью.

В кабинетах же планшеты всегда работают, экономисты и бухгалтеры очень точно определяют наши трудозатраты и бросают кость: 22 р.50 коп.

Иногда смотришь на заботы муравья, как он, бедняга, упирается, влача на горбу в общагу какую-нибудь жучиную ногу, как решает свои задачи, бросает, возвращается, мечется и суетится. А у тебя по сравнению с ним – мирового масштаба заботы.

Так и я со своими микроскопическим проблемами, интересами… а в мире СПИД косит тысячи.

Господи, мне-то что до СПИДа. Грубо говоря, за все надо платить – так платите. Пусть себе вымирают. Негуманно? А может, в этом и есть великая правда и великий гуманизм: половина грешных людей, слабых, идущих на поводу у своих низменных страстей, живущих по принципу «хочу – имею», вымрет за грехи свои, а другая-то задумается.