21 сентября русская армия подошла к селу Тарутино – последнему своему рубежу, дальше которого она уже не отступала.
Таким образом, Барклай прошел с русской армией весь ее горестный путь – от Вильно до Тарутина. Этот путь продолжался ровно сто дней. Он протянулся через Смоленск, Бородино и Москву, не став путем победы, но навсегда сохранившись в истории России как дорога че-сти и славы.
«Все генералы явились проститься с ним и провожали его до экипажа, – писал Левенштерн. – Все были растроганы. В эту минуту армия считала себя осиротевшею». В карету вместе с Барклаем сели флигель-адъютант А. А. Закревский, лечивший Михаила Богдановича врач Баталии и офицеры Вольцоген и Рейц.
Всю дорогу Барклай был печален и мрачен. Немногословный вообще, в эти дни он за все путешествие не произнес ни единого слова…
24 сентября 1812 года Барклай писал царю из Калуги: «Государь! Мое здоровье расстроено, а мои моральные и физические силы до такой степени подорваны, что теперь здесь, в армии, я безусловно не могу быть полезным на службе… и эта причина побудила меня просить у князя Кутузова позволения удалиться из армии до восстановления моего здоровья.
Государь! Я желал бы найти выражения, чтобы описать Вам глубокую печаль, снедающую мое сердце, видя себя вынужденным покинуть армию, с которой я хотел жить и умереть…»
Находясь вне армии чуть более четырех месяцев, Барклай потратил значительную часть этого времени на осмысливание случившегося с ним лично и прежде всего – на осмысливание произошедшего со всей ар-мией.
Барклай не знал, что его слова о «камне, который бросит теперь народ», не были фигуральны. Через несколько дней после отъезда из Тарутина дорожная карета Барклая остановилась на одной из почтовых станций неподалеку от Владимира. (Левенштерн, с чужих слов, утверждает, что это случилось в Калуге.)
То ли из-за того, что был какой-то праздник, то ли по другой причине, но около дома станционного смотрителя, когда Барклай прошел туда, было много досужей публики. Как только люди узнали, кто находится в доме, то тотчас же собрались толпой и стали кричать и ругаться, обзывая Барклая изменником и не желая выпустить его к экипажу. А. А. Закревский, обнажив саблю, проложил дорогу к возку и заставил ямщика ехать.
Из Владимира Барклай двинулся на северо-запад, в свое эстонское имение. 9 ноября он послал царю из Новгорода отчет, который Александр вскоре и получил, после чего попросил Барклая вернуться в армию.
Недипломатическая тирада
В конце сентября 1812 года, когда русские войска еще находились в Тарутинском лагере, Наполеон прислал туда своего представителя – генерала Жака Александра Лористона – с наказом во что бы то ни стало заключить мир.
Опытный дипломат, бывший послом Наполеона в Петербурге в 1811 году, Лористон не сумел добиться ни малейшего успеха.
В ходе переговоров Кутузов спросил его о здоровье Наполеона, и когда тот ответил, что император здоров, Кутузов преподнес послу следующую не слишком дипломатичную тираду: «О нет! Прежде он был столь крепкого сложения и был столь здоров, что едва я сам от того не умер. А теперь едва ли не придется ему умереть на моих руках!»
«Дубина народной войны»
Во время пребывания армии в Тарутине стало шириться партизанское движение, начавшееся еще в августе, до вступления Кутузова на пост главнокомандующего. Очень точно и образно сказал о партизанском движении и народном характере войны 1812 года Л. Н. Толстой, употребив выражение «дубина народной войны», впервые появившееся в первой главе третьей части четвертого тома романа «Война и мир». «Представим себе, – писал Толстой, – двух людей, вышедших со шпагами на поединок по всем правилам фехтовального искусства… вдруг один из противников, почувствовав себя раненым, – поняв, что дело это не шутка… бросил шпагу и взяв первую попавшуюся дубину начал ворочать ею. Фехтовальщик, требовавший борьбы по правилам искусства, был француз, его противник, бросивший шпагу и поднявший дубину, был русский… Несмотря на жалобы французов о неисполнении правил… дубина народной войны поднялась со всею грозною и величественною силой и, не спрашивая ничьих вкусов и правил, поднималась, опускалась и гвоздила французов до тех пор, пока не погибло все нашествие».
Тарутинское сражение и его последствия
Все время, пока русские войска стояли в Тарутинском лагере, в шести километрах от них располагался двадцатишеститысячный авангард маршала Мюрата. Кутузов решил нанести по нему внезапный удар. Для этого войска были разделены на две группы: левое крыло – под командованием М. А. Милорадовича и правое крыло – под командованием Л. Л. Беннигсена.
Отряды И. С. Дорохова и А. С. Фигнера зашли в тыл французам и преградили им путь к отступлению.
6 октября 1812 года русские войска перешли в наступление и заставили Мюрата отступить.
В это же время главные силы Наполеона начали отступление из Москвы. И хотя Тарутинское сражение не привело к разгрому сил Мюрата, оно сильно подняло боевой дух русской армии, вновь перешедшей в наступление после беспрерывного четырехмесячного отступления.
Только после победы в Тарутинском сражении и к Александру, и к Кутузову стало возвращаться былое расположение общества.
15 октября с известием о победе под Тарутином в Петербург во второй раз прибыл полковник Мишо.
Передав рапорт Кутузова, Мишо добавил на словах, что в армии ждут приезда Александра и хотят, чтобы он сам принял командование.
Александр ответил, что, хотя он, как и все люди, честолюбив и хорошо понимает, в сколь тяжелом положении находится неприятель, и уверен в несомненном успехе его армии, он все же не станет главнокомандующим, потому что по сравнению с Наполеоном он малоопытен и может совершить дорогостоящие ошибки. «И я готов, – сказал Александр, – пожертвовать личной славой для блага армии. Пусть пожинают лавры те, которые более меня достойны их».
Письмо Кутузова маршалу Бертье от 8 октября 1812 года
Свою оценку действий народа в период войны дал и М. И. Кутузов в письме начальнику генерального штаба французской армии маршалу Луи Александру Бертье, князю Невшательскому и Ваграмскому, написанное 8 октября 1812 года:
«Князь! Полковник Бертеми, которого я разрешил пропустить до своей главной квартиры, вручил мне письмо, которое ваша светлость поручили ему передать мне. Обо всем, что составляет предмет сего нового обращения, я уже немедля представил его Императорскому Величеству, и передатчиком сего был, как, без сомнения, вам известно, генерал-адъютант князь Волконский. Однако, принимая во внимание дальнее расстояние и дурные дороги в настоящее время года, невозможно, чтобы я мог уже получить ответ по этому поводу. А потому мне остается только сослаться на то, что я имел честь сказать по этому поводу генералу Лористону. Однако повторю здесь истину, значение и силу которой вы, князь, несомненно оцените: трудно остановить народ, ожесточенный всем тем, что он видел, народ, который в продолжение двухсот лет не видел войн на своей земле, народ, готовый жертвовать собою для Родины и который не делает различий между тем, что принято и что не принято в войнах обыкновенных.
Что же касается армий, мне вверенных, то я надеюсь, князь, что все признают в их образе действий правила, характеризующие храбрый, честный и великодушный народ. В продолжение моей долголетней военной службы я иных правил никогда не знал и уверен, что враги, с которыми я когда-либо сражался, всегда отдавали должную справедливость моим принципам.
Примите, князь, уверения в моем глубочайшем почтении. Главнокомандующий армиями фельдмаршал князь Кутузов».
ОТ ТАРУТИНА ДО НЕМАНА
Подвиг солдата Саввы Беляева
Одним из решающих сражений Отечественной войны 1812 года было сражение при Малоярославце 12 октября, когда город за сутки переходил из рук в руки восемь раз. Наполеон хотел прорваться на Калужскую дорогу, чтобы не отступать по разоренной им же Смоленщине, но солдаты корпусов Д. С. Дохтурова и Н. Н. Раевского сорвали этот план. В Малоярославце стоит памятник: к обелиску прислонился молодой солдат с ранцем за плечами. На постаменте – две пушки. Надпись на памятнике гласит: «Доблестному патриоту Беляеву – благодарная Россия».