Укатил эшелон, оставив под откосом развороченную платформу и железную крышу от теплушки. По обе стороны пути Гошка насчитал восемнадцать воронок. Одна, довольно большая, была как раз напротив вагона, в котором они ехали.

— Самую малость не рассчитал, — сказал Гошка. — И нам бы крышка!

Они пошли по проселочной дороге, тянувшейся вдоль полотна. Никонов сказал, что до города почти двести километров. И еще он сказал, что в трех километрах отсюда проходит шоссе, по которому тоже можно попасть в город.

Скоро они выбрались на шоссе. Навстречу им катилась лавина беженцев. Женщины, старики и дети сидели на повозках, запряженных разномастными лошадьми, тащились с узлами пешком.

Пропуская машины, они прижались к обочине. Колонна грузовиков остановилась: на поврежденном мосту через неширокую речушку создалась пробка. Продвигаться можно было только по одной стороне. Беженцы откатывались в тыл, а грузовики с техникой и молчаливыми бойцами двигались им навстречу, в сторону фронта.

Пока на мосту наводили порядок, бойцы с машины разговорились с ребятами. Витька Грохотов попросил подвезти их, — Командир у нас серьезный, — ответил боец. — Разве такое он допустит?

— Мы сядем на пол, он и не увидит, — уговаривал Сашка.

— И так дойдем, — буркнул Гошка. Ему не хотелось залезать в машину. Если будет налет, из грузовика на ходу не выскочишь. Он то и дело поглядывал в небо: не летят ли «юнкерсы»? Надо пробираться в город по проселочной дороге, там никого нет, а тут тьма народу.

Наконец машина тронулась. Ребята проскочили мост вслед за саперами, которые ехали на лошадях. Не отошли от моста и с километр, как налетели бомбардировщики. Машины остановились, и бойцы рассыпались по кустам, но «юнкерсы» пролетели дальше и стали бросать бомбы на мост. Гулкие взрывы, пулеметная трескотня, тонкое лошадиное ржание преследовали ребят по пятам. Впереди несся Гошка. Перемахнув через кювет, он ударился по картофельному полю к перелеску.

Витька замедлил бег — он бежал вслед за Гошкой — и оглянулся. Коля Бэс, как и следовало ожидать, далеко не побежал. Он остановился сразу за кустами и, приложив ладонь к очкам, стал смотреть в сторону переправы. Сашка и девчонки подбежали к Витьке. У всех были испуганные лица.

— Не будет он на нас кидать бомбы, — сказал Витька. — Там. на мосту, толкучка.

Отсюда, с пригорка, было видно, как четыре «юнкерса» бомбили переправу. Самолеты кружили над мостом, поливая огнем из пулеметов. Беженцы схлынули с шоссе. Несколько бомб разорвалось в центре обоза. На земле бились две лошади, валялись люди. Непонятно было: убиты они или просто лежат, спасаясь от осколков. Одна грузовая машина опрокинулась, из мотора тянул дымок. Бойцы, кто лежа, кто с колена, лупили по самолетам из винтовок.

Беженцы сломя голову неслись по чистому полю к лесу, который был в полукилометре от дороги.

— Вот она какая — война, — тихо произнесла Люся. Кофточка у нее на плече порвалась, щегольская юбочка в мазуте. Глаза сухие. Как ни странно, после той кошмарной ночи в эшелоне Люся перестала плакать и выть. За эти несколько часов она стала другой, и это заметили все, даже толстокожий Сашка. Он как-то сказал:

— А я-то думал, с Люськой не пропадем: поплачет в тряпочку. глядишь, и нам пожрать дадут или подвезут куда надо. Изменился и Гошка: куда девались его самоуверенность и храбрость? Карие глаза косили от страха, шея втянулась в плечи, он все время вздрагивал, будто ему было холодно. Гошка лежал в перелеске один, зажав руками уши. После каждого взрыва спина его подпрыгивала. Из Гошкиных глаз текли слезы. Он молча плакал и сам этого не замечал.

Гошка считал себя храбрым парнем. Он мог, не задумываясь, вступить в драку с мальчишкой сильнее его и драться до последнего. Мог на спор ночью пойти на кладбище и посидеть на могиле… Если боялся кого, то лишь своего отца, у которого была тяжелая рука. А теперь вот случилось что-то необъяснимое. Эта ночная бомбежка вызвала у него животный страх. Этой ужасной ночью на него обрушилась не одна смерть, а десятки, сотни отвратительно визжащих смертей, ищущих лишь его, одного, Гошку Буянова… Куда подевались его воля, энергия, находчивость? Все исчезло. Остались апатия, равнодушие ко всему, кроме обостренного чувства грозящей ему опасности.

Спрятаться, уйти от этого кошмара, забиться куда-нибудь в глубокую нору, заткнуть уши, зажмуриться и переждать, покуда все это кончится… А еще лучше проснуться, открыть глаза и снова оказаться в своем старом милом доме на Чапаевской улице… И не вспоминать больше этот сон…

Но это был не сон. Гошка лежал на земле и мерзко дрожал. Ему хотелось быть плоским и незаметным, как коровья лепешка, иметь крепкие и длинные звериные когти, чтобы можно было закопаться в землю глубоко-глубоко!

Самолеты улетели, а он все еще лежал, и земля хрустела на зубах. Здесь и нашел его Витька Грохотов, Он присел рядом и дотронулся до Гошкиного плеча. Плечо дернулось, и Гошка глухо застонал.

— Они улетели, — сказал Витька.

Гошка перевернулся на спину и сел. Из мокрых глаз его медленно уходил страх. На грязных щеках — две дорожки. Следы слез.

— Ну, что вылупил зенки?! — крикнул он. — Да, я боюсь. И там, в вагоне, в этой проклятой мышеловке, я трясся от страха. Что же это такое? Прилетает самолет и бросает на тебя бомбы? Ты едешь ночью в вагоне — на тебя летит бомба. Ты спишь — бомба! Чай пьешь — взрыв, и нет тебя больше?!

— А как же другие? — спросил Витька.

Гошка повернулся к нему, схватил за рубаху и горячо задышал в лицо:

— Вить, а Вить, скажи, а ты боишься?

— Боюсь, — Витька отодвинулся. — Отпусти рубаху — порвешь!

— Тебе хочется зарыться в землю, когда он летит?

— Бомбы погано воют. Аж в животе щемит.

— Что-то тебя подхватывает, глаза застилает — и бежишь черт знает куда… Ноги сами тебя несут. Про все забываешь, лишь бы уцелеть! Думаешь, пусть других, только бы не тебя?.. Ничего не помнишь… Очухаешься — уже кругом тихо. У тебя тоже так? Скажи, Вить? — Гошка дергал его за рукав и заглядывал в глаза.

— Ну чего ты пристал? — сказал Витька. — Я так не думаю. — Ему неприятно было все это слушать.

— Врешь! — прошептал Гошка. — У тебя все так же, как и у меня! У тебя кровь на губе! Я же вижу. Ты прокусил со страху… А тоже корчит из себя храбреца!

— Ничего я не корчу, — начал злиться Витька. — Но землю не жру и не плачу.

— А кто плачет?! — заорал Гошка. — Я плачу, да?!

— Куда же ты бежишь, дурья башка? — заорал и Витька. — Ты же ни шиша не видишь… Прямо в пекло лезешь. Надо зенки свои в небо задрать и посмотреть, что там делается. С какой стороны летит, куда бомбы начинает кидать, а уж потом прятаться. Соображать надо, понял?

Гошка обмяк и отпустил Витькин рукав, который сгоряча чуть не оторвал. Лицо его стало равнодушным, усталым. Он обтер губы рукавом, поднялся.

— Где наши? — спросил он.

— Вспомнил! — сказал Витька. — Ждут тебя.

— Можешь им рассказать, как я землю жрал, — сказал Гошка.

Третий день в пути, а города все еще не видно. Днем пробирались по тропинкам и проселочным дорогам.

На шоссе ребята выходили вечером. Самолеты еще летали, но бомбы бросали редко. Ночью шоссе не видно. Грузовики шли с затемненными фарами. И бойцы в кузовах песни не пели. Чем ближе к городу, тем грузовиков и бойцов становилось меньше.

Один раз ребят подвезли. Усталые и голодные, ребята расположились в сумерках на обочине отдохнуть и поужинать. Правда, в мешках почти ничего не было. Вот уже второй день они жили впроголодь.

Мимо прошелестела машина с большим крытым кузовом — радиостанция. Послышался визг тормозов, и машина остановилась. Из кабины выскочил пожилой шофер и постучал сапогом по заднему скату. Скат сел. Шофер выругался и полез за инструментом. Из зеленого домика на колесах выпрыгнули три радиста. Они тоже постучали по спустившему скату я задымили папиросами.