У самого забора пригнулся на корточках седобородый старик в черном длинном пальто. Он тоненькой палкой чертил на земле какие-то непонятные знаки и что-то шептал.

— Дедушка Моисей! — пробормотал Витька. И старик услышал. Он поднял лысую голову и уставился на Витьку. Красные глаза его слезились, но смотрел он прямо, не моргая.

— Кто ты, мальчик? — негромко спросил старик.

— Грохотов я, дедушка Моисей, Грохотов, — ответил Витька.

— Ай-я-яй! — замотал головой старик. — Он Грохотов! Он с такими же сорванцами, как и сам, убежал из дома? А бедные родители чуть с ума не сошли. Ох, плачут ваши задницы по хорошему ремню!

Это был дед Соли Шепса. Старику восемьдесят лет, и непонятно: за что его забрали? Дед Моисей и мухи-то не обидит. Он каждое утро выносил из дома низенькую скамейку с ватной подушкой и грелся на солнце. Читал газеты, наблюдал, за играми ребят. Иногда тетя Катя, уборщица, у которой четверо пацанов мал-мала меньше, давала ему понянчить самого маленького. И дед Моисей нянчил ребятенка, щекотал его своей длинной белой бородой и рассказывал сказки.

— Что ты тут делаешь, дедушка? — спросил Витька.

— Он спрашивает, что я тут делаю? Хотел бы я сам это знать.

— Вас арестовали?

— Один бог знает, что на белом свете делается… Меня взяли с теплой постели и, как скотину, пригнали сюда. Я даже не захватил свой шерстяной жилет. Я старый, больной человек, что им от меня нужно?

На этот вопрос Витька не мог ответить.

— Где Соля? — спросил он.

— У бедного мальчика три дня во рту ничего не было… — старик впился взглядом в Витьку. — Нет у тебя маленького кусочка хлеба?

— Я достану, — сказал Витька. — Дедушка, а нет ли здесь кого-нибудь наших?

— Мальчик, здесь страдают только бедные евреи. Витька взглянул на вышку: немец смотрел в его сторону. Мальчишка еще плотнее прижался к забору. Если он сейчас поднимет автомат, нужно упасть в придорожную канаву и замереть. Но немец не поднял автомат. Он отвернулся и снова засвистел. Наверно, в сумерках не заметил.

— Позовите Солю, — прошептал Витька.

— Мальчик, — стал шептать старик. — Принеси мне из дома джемпер. И в нашей кладовке много разной вкусной еды… Если бы ты знал, какую фаршированную щуку умела приготовить Сарра, моя бедная дочь!

— Наш дом сгорел, — сказал Витька.

— Я забыл… Моя добрая Сарра увела меня в убежище, зачем она это сделала? Лучше бы я сгорел в своем доме, чем мучиться здесь. Они всех нас убьют, мальчик, можешь верить старому Моисею. Они увозят нас на машинах за город и убивают, как собак. Моя бедная дочь… — Глаза старика наполнились слезами.

— Тетю Сарру убили? — спросил Витька.

— Они увезли ее утром и назад не привезли. И Соню тоже.

— И Соню? — повторил Витька.

— Завтра они увезут меня и маленького Соломона… Они убивают всех евреев. Чем мы прогневили бога? За что он нас так жестоко карает?

— Бог, бог, — сказал Витька. — Это фашисты! Старик приблизил к щели сморщенное заплаканное лицо и горячо зашептал:

— Я дряхлый, немощный старик… Я не боюсь смерти. Но мой внук Соломон… Ты слышал, мальчик, как он играет на скрипке? Это будет большой артист, поверь старому Моисею. Мальчик, я знаю, ты сможешь помочь. Ты добрый. Возьми отсюда Солю. Зачем ему умирать так рано? Ты сможешь его спасти, я знаю. Мальчик, возьми отсюда Солю…

Витька оглянулся: немец обтирал тряпкой прожектор, установленный на вышке.

— Ладно, — сказал Витька. — Я приду… Пусть он ждет меня у этой щели. И если сможет, пускай еще одну доску выломает. Она шатается. Я ухожу, дедушка. Он сейчас прожектор включит.

Витька выполз на дорогу и бросился вдоль забора к школе, где его ждали приятели. Белый луч прожектора стегнул по футбольному полю, усеянному скорчившимися фигурками людей, по забору, уперся Витьке в спину. Мальчишка замедлил шаги и, втянув голову в плечи, пошел шагом.

Белый луч взмыл в небо и снова загулял по зеленому полю. Люди закрывали руками глаза, пряча их от ослепительного света.

— С кем ты разговаривал? — спросил Гошка, следя за прожектором. Сюда, за груду кирпича, прожектор не доставал.

— Как ты думаешь, — сказал Витька, — если попасть в прожектор камнем — погаснет?

Переночевали у Симаковых. Хозяин в дом не пустил, сказал, что и так тесно. Квас проводил их на сеновал, битком набитый соломой. Симаковы держали корову и теленка.

Старший Симаков не очень-то приветливо встретил незваных гостей. Высокий, жилистый, с красным кирпичным лицом, он, хмуря клочковатые брови, долго разглядывал их.

— Буянов? — спросил он, кивнув на Гошку. — Батька твой до самого конца тут был… Немец-то, он большевиков в первую голову кончает.

— А вы не боитесь? — спросил Буянов.

— Чего мне бояться? Я беспартийный. И потом, от Советской власти пострадавший. Тятеньку моего раскулачили и душу из него, родимого, вынули… Такие самые, как твой папаша. — Симаков снова посмотрел на Гошку. — Ночуйте, только попрошу не задерживаться. Утречком с богом. У меня не постоялый двор… И потом, новый хозяин не погладит по головке, ежели узнает, что я вам предоставил ночлег.

Симаков влепил Квасу затрещину и, даже не объяснив за что, удалился.

— Я не буду здесь ночевать, — сказал Гошка.

— Думаешь, донесет? — спросил Витька.

— Куда ты пойдешь? — сказал Сашка. — Ночью тут на каждом шагу патруль.

— Ходют. — сказал Квас, держась за багровую щеку. — Увидят кого в неположенный час, палят из автоматов.

— За что он тебя? — спросила Алла.

— За то, что нас к себе привел, — сказал Витька. — Не видела, как он волком глядел? Вот что, Петька, отойди-ка в сторонку…

Квас не очень-то охотно отошел. Ему было обидно: только что от родного отца заработал пощечину, а ему не доверяют.

— Иди в часовню, — посоветовал Буянову Витька. — Под верстаком и переспишь.

— Нужно драпать отсюда, — сказал Гошка.

— У меня тут есть одно дело, — сказал Витька.

— Плевать мы хотели на твои дела! — вспылил Гошка.

— Я очень устала, — сказала Люся.

— Вы как хотите, а я пошел спать, — заявил Коля Бэс. — Какой смысл идти ночью? Напоремся на первый патруль — и крышка.

Квас подошел к ним и сказал:

— Не бойтесь, батя не донесет.

— Мы не боимся, — сказал Гошка. Петька ушел и скоро вернулся с большими кусками черного нарезанного хлеба, жбаном парного молока.

— Мамка дала, ешьте.

Молоко пили вкруговую, прямо из жбана.

— Еще принесть? — спросил Квас.

— Тащи, — сказал Сашка. — И еще чего-нибудь прихвати. На этот раз Петька вернулся езде быстрее. Правая щека у него запылала ярче левой.

— Батя в кладовке застукал, — сказал он и достал из кармана штанов солидный кусок сала. — Хотел еще колбасы, но тут он…

— У вас даже колбаса есть? — полюбопытствовал Сашка.

— Тут магазин рядом разбомбило…

— Это который на горе?

— Не пропадать же добру, — сказал Квас. — Все хватали.

— У вас вход в кладовку со двора? — спросил Сашка. Петька посмотрел на него.

— Батя на ночь все запирает.

— Послушай, Квас, — сказал Гошка. — Верни мне пиджачок, который… гм… моя мама тебе подарила. Я ночевать у вас не останусь, а без пиджачка мне будет прохладно… Не смотри на меня, как баран на ворота. Иди быстренько и принеси пиджак. Ты ведь не хочешь, чтобы, когда вернутся наши, я из тебя сделал бифштекс?

— Я бы отдал, а батя?

— Утром скажи своему строгому папочке, что я избил-исколотил тебя и отобрал. А чтобы он поверил, я тебе сейчас посажу на лоб великолепную шишку, а на нос — блямбу. Ты ведь знаешь, как я это умею делать?

Квас вздохнул и ушел за пиджаком. Принес он его свернутым под мышкой.

— Он мне все равно велик, — сказал Квас. Гошка развернул на руке пиджак, подул на ворс и вдруг опечалился.

— Скотина, — сказал он. — Уже успел испачкать! — Это кровь, — сказал Петька. — Когда мы пришли с батей к вам… — И тут он прикусил язык, но было поздно, Гошка метнулся к нему и вцепился в глотку.