Не ошибешься. Нам не нужны герои-одиночки. Не для того мы проводим этот набор. Пойми, Николка, другое приходит время. Сейчас дело не в перелетах дальних и не в рекордах.

– А в чем же? – озадаченно спросил Демин.

– В том, что фашисты готовятся к войне. И она разразится, эта проклятая война. Через год, два, три, но обязательно разразится. Не таков Гитлер, чтобы отказаться от своих планов и от своего сочинения, которое он назвал «Майн кампф». Моя борьба, значит.

– Знаю. У меня по немецкому пятерка, – похвастался Демин, по Долин как будто и не слышал.

– Нам нужны сейчас не герои-одиночки, – продолжал си, а тысячи воздушных солдат. И чтобы каждый из них шел на полеты не как на подвиг, а как на работу. Нелегкую, но нужную для человечества. Шел, как твоя, скажем, мать, Николка, выходит на сев или покос. Как сам ты ходишь в школу. Каждый день, каждый день. Понимаешь? Летчик – это не тореадор какой-нибудь. Кстати, ты знаешь, что такое тореадор?

– Знаю, Павел Артамонович, – отмахнулся Демин, – я эту оперу «Кармен» два раза по радио слушал. Арии могу из нее петь. И «Фиесту» этого самого писателя… как его…

– Хемингуэя, – засмеялся Долин, отходя от окна.

– Вот, вот, Хемингуэя, – обрадовано подхватил Николка, – я его «Фиесту» тоже читал… Только не все в ней понял. Пьют там очень много.

– Ладно, ладно, придет время – поймешь, – совсем уже развеселился предрика и, подталкивая его к двери, сказал: – А теперь дуй домой, Николка. Матери привет.

А вызов, если примем решение, получишь.

И случилось так, что он действительно получил вскоре повестку, где предлагалось ему явиться в райвоенкомат еще на одну комиссию – самую главную. Что же касается Петьки, то и ему был прислан зеленый конвертик, только с уведомлением, что медицинская комиссия по состоянию его здоровья не имеет возможности рекомендовать его в летное училище. После этого Петька несколько дней не показывался на глаза ребятам, а мать Николкина, узнав о решении сына, не находила себе места: то ревела в три ручья, то грозилась его побить, а потом снова начинала реветь. И так продолжаюсь, нога дядя Тихон не урезонил Варвару:

– Аль ты всю жизнь под подолом держать его собралась? Смотри, богатырь какой вымахал. Разве такою удержишь! Пусть вылетает из родимого гнезда. Гляди, еще комбригом каким авиационным станет, по струнке будем при ем ходить…

И уставшая от горя Варвара обессиленно согласилась.

– Я только на что надеюсь, – подавленно сказала она. – Может, его, шалопая, на той самой главной комиссии забракуют.

– Не-е, – засмеялся дядя Тихон, – приготовься к разлуке, мамаша. Не воротится он больше к нам в Касьяновку на постоянное местожительство. Только как гостя жди, с обновами.

Лежа под нагревшейся плоскостью штурмовика, Демин вспомнил, как он рвался из училища на фронт.

Но завершить программу обучения удалось лишь в начале сорок третьего. Это уже была весна нашего наступления; фашистская Германия только-только успела оплакать армию Паулюса, разбитую под Сталинградом, были уже освобождены Ржев, Вязьма, Гжатск. Выбили немцев и из родной его Касьяновки, находившейся на стыке Вяземщины и Смоленщины. Демин, давно не имевший известий от своих, наконец получил от матери письмо. Сердце его заледенело, когда он прочитал его. Где-то поблизости гремела артиллерийская канонада; уже второй день шло сражение на Курской дуге, уставшие за день летчики спали в землянках, а Демин, дежуривший на командном пункте, все повторял и повторял про себя корявые материнские строки, и перед ним вставали картины одна другой страшнее. Злые слезы текли по его лицу. Маленькая сестренка Верка! Он рос с ней вместе и по обязанности старшего брата стирал ее платьица и чулки, пришивал оторванные пуговицы и провожал в школу.

Даже щи хлебали они из одной миски. Давно ли это было! А потом – война, бомбежки и железные фашистские танки с крестами, ворвавшиеся к Касьяновку на утренней заре октябрьского дня. Возле их дома, изрыгая пороховую копоть, остановился танк с вмятиной на броне, поднялась крышка, из люка высунулся белобрысый немец и закричал:

– О! Русише матка! Красный Армия капут! Немецкие танки будут шпацирен по Красной площадь! Матка, давай млеко и яйки!

Верка перекинула за плечи тонкие косички и, показав фашисту дулю, сердито отрезала:

– Вот тебе млеко и яйки!

Немец ничего не понял. Оп спрыгнул на землю, утвердил на белобрысой голове пилотку и, сделав точно такую же дулю, весело спросил:

– Вас ист дас? Что это есть?

– Дорога на Москву, – зло пояснила Верка.

Как-то вьюжливой зимней ночью избу Варвары Деминой навестил Павел Артамонович Долин. Он о чем-то долго шептался с Веркой. На рассвете оба покинули Касьяновку.

– Ты не плачь, мамочка, – тихо сказала Верка, – я иначе не могу. Все-таки я комсомолка и внучка твоего отца. Мы уходим в подполье. Если кто-нибудь к тебе постучится из наших, приюти и обогрей. Запомни пароль: «Не за горами весна».

Незадолго до наступления наших войск Вера получила задание разведать местонахождение фашистского штаба, но гитлеровцы схватили ее и после жестоких пыток бросили в камеру. В тот день провокаторы выдали и Долина Их вешали вместе на площади маленького городка. Начиналась весна, кричали грачи, с крыш звучно падала капель.

– Ты только не заплачь, – шептал, оглядываясь на конвоиров, Долин, когда их вели на казнь.

Сжимая исцарапанные кулачки, распухшая от побоев Вера отчаянно шептала в ответ:

– Я им заплачу, Павел Артамонович… я им заплачу!

И когда на Веру набросили веревочную петлю, она успела крикнуть, собрав последние силы:

– Слушайте меня, советские люди! Не верьте фашистской сволочи! Никогда им не взять нашей Москвы! Отомстите за нас!

…Сухими, без единой слезинки глазами всматривался Демин в последние строки материнского горького письма, и возникало перед ним поблекшее, в скорбных морщинах, худое старческое лицо. «И еще об одном хочу оказать тебе, сынок, – писала мать. – Не сплю я теперь ночами, потому нет мне больше покоя. Все про Веру думаю. Знаю, ты теперь летаешь в бой и часто смотришь смерти в лицо. Но я не стану призывать тебя к осторожности. Слез у меня больше нет, а сердце оборвалось в ту минуту, когда увидела на снимке Верочку нашу на виселице. Меня нарочно вызвал немецкий комендант и показал этот снимок. Протянул фотографию и, ухмыляясь, сказал: «Матка, вот твоя дочь. Возьми на память». Если бы ты видел, Николка, его лицо! Поэтому я не призываю больше тебя к осторожности. Одного требую как твоя мать – ты их побольше убивай за Веру, за таких людей, как Павел Артамонович. Убивай пулеметами, пушками, бомбами. Хоть винтами своей машины руби…»