— Это атмосферные шумы, — сказал Рик. — Здесь ничего нет. Ты становишься психом со всего этого.

Он хотел бы немедленно прикусить себе язык, но не мог не высказать все, что он чувствовал.

— Мы никогда не записывали ничего атмосферного на этой частоте.

— Ты знаешь, что произошло с художником, который влюбился в свое творение? Он плохо кончил. То же можно сказать и об ученых.

— Ну послушай. Кто-то делал это. Затем все внезапно оборвалось, как будто…

— Это меняет дело. Но я не думаю, что что-нибудь могло бы прервать это в таком тумане.

— Когда-нибудь я смогу поговорить с ними, — настаивал Мортон.

Рик покачал головой, затем заставил себя продолжить разговор.

— Проиграй это еще раз, — предложил он.

Мортон нажал на кнопку и после нескольких мгновений тишины снова возникли жужжащие, мычащие, свистящие звуки.

— Я думал о том, о чем ты говорил раньше — о коммуникации…

— Да?

— Ты спросил, что мы могли бы сказать друг другу.

— Правильно. Если они есть.

Звуки стали еще выше. Рик начал испытывать неудобство.

Может ли это быть?..

— У них не было бы слов для обозначения конкретных вещей, которые наполняют нашу жизнь, — сказал Мортон, — ведь даже многие из наших абстракций, основаны на человеческой анатомии и физиологии. Наши стихи о горах и долинах, реке и поле, дне и ночи с солнцем и звездами не подошли бы.

Рик кивнул. Если они существуют, интересно, что у них есть такого, что бы хотелось бы иметь и нам?

— Вероятно, музыка и математика, наше наиболее абстрактные искусство и наука, могли бы быть точкой соприкосновения, — продолжал Мортон. — Помимо этого, действительно можно было бы придумать какой-нибудь метаязык.

— Записи этих песен могли бы иметь коммерческую ценность, — предположил Рик.

— А потом? — продолжал маленький человек. — Могли бы мы быть змеем в их Эдеме, искушая их тем, что они никогда не смогли бы испытать непосредственно, нанеся этим жизненную травму? И есть ли какой-нибудь другой путь? Что такое они могут чувствовать и знать, о чем мы даже не догадываемся?

— У меня есть несколько идей, как разобрать эти вещи математически, чтобы понять, действительно ли во всем этом есть логика, — внезапно сказал Рик. — Я думаю, что я вижу некоторые лингвистические формулы, которые можно применить.

— Лингвистика? Это же не твоя область.

— Я знаю, но мне нравится любая математическая теория, неважно, откуда она взята.

— Интересно. Что, если их математика столь сложна, что человеческий мозг просто не сможет понять ее?

— Я скоро сойду с ума от всего этого, — ответил Рик. — Это может пленить мою душу. — Затем он засмеялся. — Но здесь ничего нет, Морти. Мы совсем закрутились… Несмотря на это, у нас есть образчик. Теперь мы воспользуемся им.

Мортон усмехнулся.

— Есть. Я в этом уверен.

Этой ночью сон Рика прерывался со странной периодичностью.

Ритмы песни звучали в его голове. Ему снилось, что песня и язык были одним и тем же с таким математическим видением, которое недоступно двусторонне симметричному мозгу. Ему снилось, что он кончает свои дни в депрессии, глядя, как мощный компьютер решает задачу, а он даже не в силах оценить красоту решения.

Утром он все забыл. Он обнаружил формулы для Мортона и запрограммировал их для решения, мурлыкая неритмичный мотив, чего раньше с ним никогда не случалось.

Позднее он подошел к иллюминатору и долгое время смотрел на гигантский опоясанный мир. Через некоторое время это встревожило его, так как он не мог решить, смотрит ли он вверх или вниз.

Говорили, что берсеркеры могут, если в этом есть необходимость, принимать даже привлекательный вид. Но здесь не было такой необходимости. Летящий через миллионнозвездное молчание берсеркер был массивным, темным и чисто функциональным c виду. Это был разрушитель планет, направляющийся к миру, называемому Корлано, где он собирался превратить города в булыжник — уничтожить все живое. Он мог сделать это без особого труда. Не требовалось ни коварства, ни вероломства, ни уверенности в ошибочности жизни. Он имел задание, он имел оружие. Он никогда не удивлялся, почему все должно быть именно так. Он никогда не запрашивал указаний. Он никогда не считал себя, хотя это могло бы быть, формой жизни, хотя бы и искусственной. Это была машина-убийца, и если верность цели может рассматриваться как добродетель, в этом смысле он был добродетельным.

Его датчики сканировали пространство далеко вперед, хотя в этом не было необходимости. Он знал, что на Корлано нет серьезной защиты. Он не предвидел каких-либо трудностей.

Кто решится надеть цепь на льва?

Он вышел на курс к Корлано и привел все системы вооружения в полную готовность.

Вайд Келман почувствовал беспокойство, как только открыл глаза. Он перевел свой взгляд на Мак-Фарланда и Дорфи.

— Вы позволили мне спать, когда преследовали этот утиль, подбирались к нему, зацепляли его? Вы понимаете, сколько времени потеряно?

— Тебе был нужен отдых, — ответил маленький темный мужчина — Дорфи, глядя в сторону.

— Черт побери! Вы знали, что я скажу нет!

— Это может иметь какую-то цену, Вайд, — заметил Мак-Фарланд.

— Это контрабандный рейс, а не сбор утильсырья. Важно время.

— Ну, что есть, то есть, — ответил Мак-Фарланд. — Нет смысла спорить о том, что сделано.

Вайд сдержал резкость. Он мог вести себя только таким образом. Он не был капитаном в обычном смысле слова. Все трое на равных участвовали в этом деле — равные вклады, равный риск. Но он знал, как управлять их маленьким кораблем лучше, чем каждый из них. Это и их уважение к нему восстанавливало рефлекс подчинения как в хорошие, так и в неудачные дни. Если бы они его разбудили и проголосовали за эту операцию, он был бы, очевидно, против. Однако он знал, что они позаботились бы о нем в случае крайней необходимости.

Он резко кивнул.

— Ну ладно, у нас это есть. И что бы это могло быть?

— Черт меня побери, если я знаю, Вайд, — ответил Мак-Фарланд, коренастый светловолосый мужчина со светлыми глазами и искривленным ртом. Он смотрел через шлюз внутрь наскоро сцепленного устройства. — Когда мы засекли его, я думал, что это пассажирский корабль. Он как раз подходящих размеров.

— И?

— Мы просигналили, но ответа не было.

— Ты хочешь сказать, что нарушил молчание в эфире ради этого куска утиля?

— Если бы это был пассажирский корабль, на борту могли быть люди, терпящие бедствие.

— Не похоже, чтобы слишком окровавленные, судя по его состоянию. Хорошо, — вздохнул он. — Ты прав. Продолжай.

— Не было никаких признаков электрической активности.

— Поэтому вы и охотились за ним?

Дорфи кивнул.

— Похоже, что так.

— Итак, он полон сокровищ?

— Я не знаю, чем он полон. Хотя ясно, что это не пассажирский корабль.

— Да уж, я это вижу.

Вайд вглядывался в темноту открытого шлюза. Он взял фонарь у Дорфи, прошел вперед и провел лучом по сторонам. Среди странного оборудования не было помещений для пассажиров.

— Давайте выкинем его, — сказал он. — Я не знаю, что там за чепуха внутри, но ясно, что она повреждена. Я сомневаюсь, что эту дрянь стоит тащить куда-либо.

— Держу пари, что профессор могла бы разгадать это, — сказал Дорфи.

— Оставь бедную леди в покое. В конце концов, она пассажир, а не член команды. В конце концов, что ей до этой штуки?

— Предположим, только предположим — что это ценное оборудование. Скажем, что-нибудь экспериментальное. Кто-нибудь может захотеть купить это.

— А предположим, что это замечательная бомба?

Дорфи отпрянул от люка.

— Я никогда не думал об этом.

— Я сказал первое, что пришло в голову.

— Даже не посмотрев получше?

— Да. Я даже не думаю, что ты смог бы выжать что-нибудь из этого.

— Я? Да ты знаешь намного больше о машинах, чем любой из нас.