- Что это стрекочет? - зачем-то спросила одна из них, бывшая Конечным.

- Это камера, - мягко сообщил Сикейрос.

- Это оно! Я говорил! я предупреждал! - сорвался Яшин. - Эти грибы... небо... тот звук... Это все было с самого начала!

Сикейрос повел плечами.

- Сейчас - одно, через минуту - другое, - это как мне покажется нужным. Мне, однако, было интересно. Все любят видеть сны. И всем любопытно досмотреть сон до конца.

- Это ты, Ким, шел за нами следом? - сдавленно спросил Конечный.

- И даже в более широком, как вы теперь понимаете, смысле. - Из кармана халата донесся писк, и Сикейрос успокаивающе похлопал по тому карману. - Вы, конечно, ребята толковые. Беда в том, что кроме снов у вас ничего нет. Вы ими живете, и именно этим все заканчивается, - Ким поморщился. - До чего же пошло изъясняться банальностями. Но жить ими еще пошлее. Неужто не нашлось для вас лучшего занятия, чем существовать в бредовых грезах отставного гэбиста?

- Слишком много на себя берете! - крикнул Бориков запальчиво, уязвленный в самое больное место.

- Разве? Зачем же ты кончил старуху, бездарь?

- Это был творческий процесс! Слияние с героем, откровение героя! Я попросту не совладал...

- Да нет, - махнул рукой Ким Сикейрос. - Все не так. У тебя та же скучная болезнь, что и у твоих попутчиков. Ты воспринимаешь себя как автономную величину, имеешь наглость довольствоваться своим жалким внутренним миром. Поэтому ты алкоголик. Ну-ка, припомни - кабинет, гипноз... добрый профессор... Кстати: могу его тебе показать, - Сикейрос опустил руку в карман. Увидев смятение на лице Борикова, он сделал умиротворяющий жест: Ну-ну, не буду. Хватит с тебя того, что профессор применил в твоем случае оригинальный метод: погрузив тебя в сон, он выведал самое тайное, самое мерзкое ощущение, твой давний, личный, генетический страх совокупиться с какой-нибудь дряхлой ведьмой. А после доктор увязал в твоей самонадеянной башке страсть к выпивке с этим самым страхом. Перекинулся мостик, и пить ты, ясное дело, перестал - вот только сильно невзлюбил старух. Твой герой, говоришь? Не смеши нас, ты хуже робота! Робот хоть не настолько самоуверен, когда послушно следует заложенной программе, и... поддержите-ка его, друзья!

Готового упасть Борикова подхватили, и он стиснул виски, вспомнив все до мельчайших подробностей и тщетно пытаясь загнать воспоминание обратно. Ким Сикейрос довольно облизнулся.

- Маленькая нотация, - объявил он, раскланиваясь. - Вам, друзья, до того наплевать друг на дружку, что это выйдет боком. Я вам устрою. Что вы, в конце концов? Я и сам порядочный эгоист, но мой мир, который я приобрел, едва профессор дал мне шанс развиться, - мир, которым я правлю, все же не такой опасный, как ваши миры. Сны об этих мирах руководят каждым вашим вздохом. Впрочем, быть может, и зря я вас ругаю. В конце концов, это я не сумел обеспечить вас чем-нибудь получше. Пожалуй, мне не стоит сердиться. Я отпущу вас в автономное плавание, и вы поплывете, поплывете - словно облака, куда подальше, благо я по горло вами сыт и позволю себе поиграть в какой-нибудь другой сон.

Ким Сикейрос поднял палец. Конечный, будто дожидавшийся этого, рванулся прочь - и последний его крик слился с грохотом исполинской, живой, серо-стального цвета глыбы, караулившей его сзади и теперь накрывшей, и впитавшей его в себя.

- Обычно, - рассудил Ким, - каждый из нас получает именно то, чем живет. Можете называть это верой.

В руках Парвуса очутилась винтовка. Он стоял на красном глинистом берегу, испещренном ласточкиными норами. Словно черви, расправляясь и обретая на выходе форму, из нор начали появляться молодчики в белых рубашках, с каменной заинтересованностью в лицах. "Ага! "- глотнул Парвус и передернул затвор. Ему предстояла долгая битва, и он уже не мог видеть того, что творилось за спиной - впрочем, он бы и не увидел, даже если бы очень захотел, ибо все, что было раньше, происходило где угодно, но не там, где стоял Парвус.

Сикейрос перехватил взгляд Борикова, изучающе взглянул на неподвижного Всеволода Рюгина.

- Возможно, это выход, - произнес он с сомнением. - Я не уверен... Плыть в густеющей воде к тому, что давно прошло - не знаю... Быть может, ему удастся доплыть? Будем надеяться, что ему повезло. Забудем о нем, я отпускаю тебя, Виктор Бориков. Какая, однако, подходящая фамилия - не Борцов, заметь, а Бориков, ничтожество. Водицы испей!

Бориков расслышал совет уже издалека, обмирая в темных вонючих сенях, содрогаясь при виде медленно отворяющейся двери. "Родненький! "- напевно проскрипела дверь, и Бориков отшатнулся, но ноги его приросли к полу. Патлатая старуха с колышущимися телесами жеманно гримасничала. В одной руке она держала за горлышко громадную бутыль с мутным самогоном. Черные пальцы другой нетерпеливо сжимали и разжимали оплывшую, дрожащую свечу; увидев эти ритмичные движения, Бориков зажмурился, исступленно замотал головой и стал отклоняться назад, сколько позволяли негнущиеся ноги; рукой он нащупал позади себя дверь, толкнул, но не успел хлебнуть ворвавшегося ночного воздуха: под далекий лай собак, под стрекот цикад, под дальний же грохот пустого почти поезда старуха напала на Борикова, повалила его, шепча профессорские наговоры и торопливо задирая подол.

Поезд, чей отголосок успел словить мертвевший Бориков, мчался, рассекая ночь - издали похожий освещенными окнами на стремительную киноленту из камеры Всеволода Рюгина. Цыганское отродье шлялось по составу в поисках припозднившихся пассажиров. Одного им повезло отыскать - в пустом вагоне, они с довольным гоготом окружили одинокую фигуру справа по ходу, возле окна.

- Погадаю! Дай погадаю, молодой, красивый!

Их ладони тянулись, топорщились, хватали безнадежные медяки - в ответ даря простофилю вихрем бумажных листков, мелькавших в кружении так быстро, что понять, что же на них написано - март ли, ноябрь - не представлялось возможным.

Cентябрь 1989 - август 1992