Мальчик потоптался на месте, смерил взглядом дом и сад, но неяркая полоса, проступавшая из-за стального листа, уже не отпускала, и любопытство, борясь со страхом, брало верх. Короткими шажками, стараясь не раздавить какую-нибудь сухую ветку, он приблизился к двери и заглянул внутрь. Все было в мастерской по-прежнему безмятежно: предметы покоились на своих местах, а привязанный не шевелился, словно и сам сделался неживым предметом, чье назначение было столь же неясно и таинственно, как у звероподобного станка или чудесной пистолетмашины, чье дуло заменял блестящий стальной круг.

- Сиськи толстые, - удивленно-негромко сказал мальчик и погрозил привязанному из-за двери кулачком. - Вонючка.

Набрав побольше воздуха и зажав пальцами нос, он решительно потянул на себя дверь и шагнул за порог. Выждал немного, принюхался. Вонь показалась ему слабой и нестрашной. Крадучись, мальчик подошел к привязанному ближе. Тело было совсем не таким огромным, как увиделось в первый раз, - просто слишком белым, полным и рыхлым. На груди, на ребрах, бедрах и руках ярко горели пятна черно-фиолетовых синяков; несколько свежих ссадин затянулись уже ломкой корочкой спекшейся крови.

Лицо привязанного осталось почти нетронутым. Упитанное, по-хомячьи округлое и гладкое, с отвислыми мешочками дряблых щек, покрытых бесцветной щетиной, темными складками подглазий и лоснящимся подбородком, который утопал в ожиревшей шее, оно напоминало мясную маску, небрежно налепленную на скрытый под нею костяк. Высокий и гладкий лоб переходил в глянцево-влажную лысину, обросшую растрепанными клочьями седых волос, а посредине красовалась огромная ссадина, напоминавшая родимое пятно.

Рот привязанного был заклеен широкой полосой липкой ленты, а глаза - закрыты.

Страх уже почти прошел; стараясь определить, дышит привязанный или нет, мальчик долго всматривался в его молочно-бледный круглый живот, но движения, казалось, не было. Он сделал шаг вперед; еще шаг, и еще; протянул руку, чтобы дотронуться до привязанного и разбудить, если тот спит... Внезапно из тьмы дальнего угла, слипшейся в нагромождении мешков и рухляди, завизжало:

- Диз-з-ззз! Диз-з-ззз! Диз-з-ззз!!

Громыхнув сапогом, на самую середину мастерской, под лампу, выскочил угловатый, нескладный мужчина, худой и длиннорукий, в приплюснутой кепке и мятом пиджаке на голое тело, прижимая к уху черную трубку мобильного, увенчанную тупым отростком антенны:

- Да! - захрипел он и суетливо затоптался на месте, быстро двигая в воздухе свободной левой рукой: - Иван, ну мать же твою так, а, Иван! Где вы? Га? Чиво? - он замолчал, вслушиваясь в смутный треск чужого голоса и переступая безостановочно с ноги на ногу, словно стоял босой на муравейнике. На вид мужчине было лет сорок; узкое лошадиное лицо его покрывал грубый, землистого оттенка, загар. С каждой новой услышанной фразой мужчина кривил рот, собирая кожу глубокими морщинами и задирая верхнюю губу над редкими и желтыми прокуренными зубами. - Ну трахомудия! - невесело проговорил он, наконец, и вздохнул. - А чиво мне с ним делать? И ему жрать же чего-то надо... Да ты сам вот, сам вот сиди тут и стереги, понял? Которую ночь уже не сплю, типает всего, как эта... Я ж с малым тут на руках, один тут... А его хрен поймет, синеть, вроде, начал... там где эта, на руках, на ногах... Вы когда, ну? Ну, когда забирать уже? Ты, Ваня, ты мне не говори "как в Афгане", понял? Мы там все кровью харкали, хватит с меня. Сам ты терпения наберись, козел!

Он отнял от уха телефон и длинно сплюнул сквозь зубы - плевок чвякнул об пол у самых ног мальчика, плеснув каплями в стороны.

- Папк? - испуганно прошептал мальчик, глядя на плевок, распластавшийся мертвой жабой.

- Ты? - мужчина застыл в нелепой позе, разбросав руки в стороны и приоткрыв рот. - Ты... эта... откуда здесь взялся вообще?

Мальчик быстро-быстро заморгал, чувствуя, как снова подгибаются и немеют колени.

- Я ничего, папк, - сбивчиво захныкал он, теребя майку. - Я думал, ты где, а тебя нету... А я проснулся, тебя нету... скучно спать стало... и надо искать, захотел пойти... Свет горел, а одному страшно... Я больше не буду, папк...

Мальчик громко пукнул.

- Ты откуда здесь взялся вообще? - с ужасом прорычал мужчина, стеклянно глядя на мальчика. - Ты как сюда зашел?

- Я... через дверь... открытая была... - он шмыгнул носом и впился пальцами в длинную нитку, торчавшую из наспех заметанного шва. Нитка легко подалась, затрещав. - Свет горел, открытая стояла...

Охнув, мужчина обмяк и медленно утер рукавом густо взмокший лоб.

- Ремня захотел или чиво? Мало я тебя учил, сучонок!

- Я больше не буду-у... пожалуйста... - мальчик всхлипнул и проглотил первые слезы.

- А ну быстро! - мужчина затряс в воздухе кулаком и затопал сапогами, словно давил разбегающихся мелких насекомых. - А ну быстро! Чтоб и духу! А ну!..

Мальчик бросился прочь, толкнув что есть сил тяжелую стальную дверь обеими руками, и исчез в темноте. Удивленно гавкнул разбуженный Султан, затрусил, шумно отряхиваясь, по саду. Из далекой темноты глухо отозвались деревенские шавки, и ветер донес обрывки нескладной песни, которую горланили на разные лады пьяные голоса.

Мужчина перевел дух, затолкал мобильник в карман штанов, хмыкнул и почесал рукой плоскую грудь.

- Выходит, задремал-таки, - пробормотал себе под нос и тяжело вздохнул, по-бабьи кутаясь в пиджак. - Ишь ты, открытая стояла... - он подошел к двери, задвинул до упора толстый засов, оперся о дверь спиной, достал пачку сигарет без фильтра, чиркнул спичкой и закурил, с причмоком глотая дым. При каждом выдохе в груди что-то хрипело и клокотало. Дососав сигарету до половины, он потянул ртом спертый воздух и, наклонившись, со стоном выхаркнул сгусток желто-зеленой мокроты. Снова застонал, сполз по двери на корточки, стащил с головы кепку и прижал ее к лицу:

- На хрена я с ними связался, а? Ну за каким же таким рожном, а?..

Его плечи затряслись, затем начало дергаться все тело, а из-под кепки пробился тоскливый, на одной тонкой ноте рыдающий вой.

...Вспомнил, как в конце мая еще, под вечер, заявились, стукнули в окошко - Иван Горбань и капитан Безбородько. Даже не поверил вначале сто лет ведь прошло, - что, надо же, разыщут, постучатся и войдут, достанут из сумки водку, поставят на стол. Однополчане, гады. Ванька его полумертвого из-под огня выволок, весь в кровище был с головы до ног и еще песком облепился, - тащил и приговаривал: держись, бляхамуха, держись, бляха-муха... До сих пор эта муха ночами снится. А капитан, кто ж его забудет такого; как вообще выжил - непонятно. Пили до полуночи, вспоминали, и всё они двое так улыбались криво и молчали, зачем пришли. Он им свое рассказывал, плакал. Вот после этого, кажется, Ванька и завел шарманку - сперва вокруг да около, а уже потом - как есть. Мол, не только тебе это все поперек глотки давно встало, только ты в нору здесь забился, а у людей по-настоящему сердце болит, и давно пора башку кое-кому открутить за все хорошее, и за тебя, и за нас, и за многих других... Что, мол, ни стыда ни совести, уже б заткнулся и сидел за границей тихо со своими миллионами, иуда, так ведь нет - лезет в президенты, и по маршруту как раз будет проезжать здесь рядышком, а народ сам за вилы никогда не возьмется, ты ж наш народ знаешь... И, мол, есть люди, которые уже твердо решили, и не с улицы, и объяснять ничего не надо, и рот на замке, потому что должна же быть хоть справедливость какая-то... Короче, делов на полкопейки, приехали-уехали, и не бесплатно, раз жопу подставлять не хочешь, и не узнает никто - сто процентов... Посидит в сарае пару дней, а что дальше - тебя не касается. Тут искать точно не будут, вообще на чеченов сразу подумают, в Водолаге ихних беженцев полно... Приехали уехали. Сто процентов.