И вот — ее глаза и плечи

И черных перьев водопад…

В других циклах образ Возлюбленной меняется (например, цыганка Кармен), но метод метафорической поэтизации, по существу, остается неизменным: «Глядит на стан ее певучий..», «…мне будет сниться Твой стан, твой огневойЬ, «….море кружев душных… .» и т. д.; торжественное шествие Незнакомки и таинственной властительницы повторяется в стихах последнего периода:

И твоя одичалая прелесть —

Как гитара, как бубен весны!

И проходишь ты в думах и грезах,

Как царица блаженных времен,

С головой, утопающей в розах,

Погруженная в сладостный сон.

Поскольку можно говорить о конкретных деталях романтического образа Возлюбленной, эти детали также даются в метафорическом преображении. В этом смысле особенно интересно сравнение с Ахматовой, поэтом другой эпохи и другого стиля, точной, строгой и сухой в подмеченных ею частностях описания: «Потускнели и, кажется, стали уже Зрачки ослепительных глаз», «И глаза, глядевшие тускло, Не сводил с моего кольца», «Лишь смех в глазах его спокойных Под легким золотом ресниц», «Твои сухие, розовые губы!», «Но, поднявши руку сухую, Он слегка потрогал цветы», «Как непохожи на объятья Прикосновенья этих рук» и т. п. 3

Иначе у Блока. Глаза его Возлюбленной «поют из темной ложи». «Синие бездонные», они «цветут на дальнем берегу» (ср. также: «И под маской — так спокойно Расцвели глаза», «Смотри: я спутал все страницы, Пока глаза твои цвели»). Они сияют, как «звезды» («Погасли звезды синих глаз»), или теплятся, как «свечи», или разгораются, как «пожар» («Но очей молчаливым пожаром…»). Взор их «прожигает камень», «разит», как «кинжал» («Твой разящий, твой взор, твой кинжал!»), «пронзает мечами», вонзается «стрелой» («Сладко в очи поглядела Взором как стрела»). Они «большие, как небо»; поэт «бросает» свое сердце «в темный источник сияющих глаз». Над глазами опущены «ресницы-стрелы», «стрельчатые ресницы». От «бархатных ресниц» ложатся «тени»; под ними «таится сумрак» («Где жила ты и, бледная, шла, Под ресницами сумрак тая…»). Из-под ресниц смотрит «крылатый взор»: «Пылайте, траурные зори, Мои крылатые глаза!», «И я одна лишь мрак тревожу Живым огнем крылатых глаз» (ср. также; «И крылатыми очами Нежно смотрит высота»).

Так же выделяются волосы Возлюбленной: «В чьих взорах — свет, в чьих косах — мгла», «Я верю мгле твоих волос…», «Это — рыжая ночь твоих кос?»; и другой метафорический ряд: «Буря спутанных кос…»; наконец, в ином направлении метафоризации — косы — «змеи»: Возлюбленная — с «… улыбкою невинной В тяжелозмейных волосах», «С буйным вихрем в змеиных кудрях…», «И черными змеями Распуталась коса». Последняя метафора в своем развитии становится поэтической реальностью: «И змеи окрутили Мой ум и дух высокий Распяли на кресте, И в вихре снежной пыли Я верен черноокой Змеиной красоте». Или в другом отрывке: «Все размучен я тобою, Подколодная змея! Синечерною косою Мила-друга оплетая, Ты — моя и не моя!» (ср. в приведенном выше стихотворении Брюсова: «Я был опутан влагой черной Ее распущенных волос», «И змеи оплели меня»).

Даже имя Возлюбленной служит предметом метафорического преображения: «Я люблю ваше тонкое имя…», «Но имя тонкое твое…», «Знаю я твое льстивое имя…», «Живое имя Девы Снежной…», «Их золотые имена». Насколько точнее сказано у Ахматовой: «Короткое, звонкое имя».

Весьма немногочисленны те случаи, в которых Блок ограничивается простым подновлением обветшалой метафоры языка. Обыкновенно по типу языковых метафор он создает новые, оригинальные и смелые метафорические неологизмы. Так, в разговорном языке обычно выражение «глаза горят» или «сверкают». Блок говорит вместо этого «И теплятся очи, как свечи Ночные…» или, с реализацией метафоры как приемом усиления, с гиперболой: «Чтоб черный взор блаженной Галлы, Проснувшись, камня не прожег». Или сходным образом вместо привычной метафоры «острый», «пронзительный» взгляд — неожиданное метафорическое новообразование: «Взор твой — мечами пронзающий взор», «Твой разящий, твой взор, твой кинжал!». Мы часто употребляем в языке метафору «под покровом ночи»; Блок говорит вместо этого о «шлеме ночи» (так уже в древнегерманской поэзии, где слово «шлем» — «Helm», вероятно, еще ощущалось как связанное с глаголом «helan» — «прятать», «покрывать», откуда обычное выражение «под шлемом ночи»):

Поднялась стезею млечной.

Осиянная — плывет.

Красный шлем остроконечный

Бороздит небесный свод.

Мы говорим «ветер воет», «метель поет». Последняя метафора, менее обычная в разговорной речи, становится у Блока исходным моментом в развитии длинного метафорического ряда: «Вьюга пела», «Песни вьюги легковейной…», «Нет исхода вьюгам певучим!», «Когда метель поет, поет…». Оригинальнее метафорические новообразования «вьюжные трели» (ср. у Фета: «У пурпурной колыбели Трели мая прозвенели…») и «бубен метели», «бубенцы» («И взлетающий бубен метели, Бубенцами призывно бренча»). Но чаще всего Блок употребляет другой, не менее смелый семантический неологизм: он говорит о «трубах метели». Например: «Как вдали запевала метель, К небесам подымая трубу», «И мчимся в осенние дали, И слушаем дальние трубы…», «И в полях гуляет смерть — Снеговой трубач…», — или с перенесением метафоры на сродные световые впечатления: «И за кружевом тонкой березы Золотая запела труба» («Пляски осенние»). Или другое, родственное по направлению метафоризации новообразование — «звучат рога метели». Например: «…звучали рога Снежным метельным хором… Летели снега, Звенели рога Налетающей ночи», «И поют, поют рога», — и с расширением предмета метафоризации:

Петухи поют к заутрене,

Ночь испуганно бежит.

Хриплый рог туманов утренних

За спиной ее трубит.

Другая существенная особенность метафорического стиля Блока — последовательное развитие метафоры. Например, обычные языковые метафоры «горькие слова», «сладкие речи» и т. п. развернуты следующим образом: «Разве яркая бабочка я? Горек мне мед твоих слов!». При этом, как мы уже говорили выше, метафора из простого метафорического признака становится сложной метафорической темой — как бы поэтической реальностью. Так, «змеиные — кудри» Возлюбленной в приведенном выше примере — уже не кудри, а змеи, опутывающие поэта: «И черными змеями Распуталась коса. И змеи окрутили Мой ум и дух высокий…» и т. д. Раскинувшиеся веером, как карты, огни далекого города становятся «картами ночи», по которым Возлюбленная гадает:

Болотистым, пустынным лугом

Летим. Одни.

Вон точно карты, полукругом

Расходятся огни.

Гадай, дитя, по картам ночи,

Где твой маяк…

Развернутая таким образом по своим внутренним имманентным законам метафора нередко вступает в противоречие с вещественно-логическим смыслом окружающих слов, с которым поэт намеренно не считается. Огни могут «раскинуться, как карты» — полукругом; по картам можно гадать, но нельзя (с логической точки зрения) «гадать по картам ночи».

Актуализируя наглядное представление, зрительный образ, скрытый в потенциальном состоянии в каждой отдельной части словесного построения, мы получаем сложное целое — с логической точки зрения внутренне противоречивое, иррациональное. 4 Сходный пример — в другом стихотворении. Мы говорим «горячее сердце», «пламя страсти», «сердце горит». Отсюда — в последовательном развитии — «костер души», сердце, «сгорающее на костре» (ср. у Брюсова в цикле «Мгновения»: «Костра расторгнутая сила Двух тел сожгла одну мечту…»). Поэт предлагает нам в темную звездную ночь посмотреть, как «сердца горят над бездной», озаряя окрестный мрак. Здесь уже намеренное противоречие, с логической точки зрения, между реальным и метафорическим планом:

Темно в комнатах и душно —

Выйди ночью — ночью звездной,

Полюбуйся равнодушно,

Как сердца горят над бездной.

Их костры далеко зримы,

Озаряя мрак окрестный.

Их мечты неутолимы,

Непомерны, неизвестны…