Микуль, не ожидавший такого напора, немного растерялся и молчал.

— Скоро охотников не будет, тайга пустая будет — зачем тебе «железная работа»? Может, денег много надо? Они тебя сманили?! — напирал Степан. — Зачем тебе черная вода?!

— С каждым годом все меньше зверей в тайге, это ты лучше меня знаешь. Что делать охотнику? — заговорил Микуль. — А «черная вода» тоже чего-то стоит — ненужную вещь не стали бы искать, знаешь ведь!

— Про завтрашний день уже думаешь?! — не то с осуждением, не то с одобрением произнес Степан. — На мой-то век, надеюсь, рыбы-зверя хватит, на буровую не заманишь, нет.

— Стариков никто и не манит.

— Мне пора ехать, помоги вещи отнести. Продукты у Жоры покупаю, — говорил он Микулю, выходя из балка. — В свой поселок далеко ехать, зря бензин жечь, а тут рядом, только муки и вина нет.

Степан взял пустую канистру с вмятинами, облупившейся краской. Пошли к мастеру Кузьмичу.

— Как дела, Кузьма? — спрашивал рыбак. — До нефти еще не добрался?

— Нет пока, но доберусь!

— Нет здесь нефти, зря стараешься!

— Откуда знаешь, пошаманил, что ли?

— Шаманил не шаманил, но так думаю.

— Что нужно, Степан — бензин, масло?

— Солярку надо.

— Зачем? Уж не мотор ли заправляешь?

— Нет, ночи темные осенью, а лампа не хочет работать.

— А я подумал, мотор свой под солярку приспособил. Слышал, Степан, новый подвесной мотор изобрели. Сильный, на солярке работает.

— Внук мой, может, будет на таком моторе ездить, — усмехнулся рыбак.

— Все государство грабишь! — ехидно заметил подошедший Березовский. — Грабишь?!

— Я — кто?! Не государственный?! — неожиданно вспылил Степан. — Ты государственный, а я нет? Так чей я, чей?! — Его темное лицо стало серым и свинцово-тяжелым. Пальцы, сжимавшие ручку канистры, побелели, как береста. Миг — и что-то лопнет: мышцы пальцев или ручка.

— Пошутил ведь парень! — урезонил Степана Кузьмич, вырывая из его рук канистру. — Пошутил неудачно.

— Что «чей»? Кер, что ли? Твой, конечно, чей же еще! — сказал подошедший сзади Алексей Иванович; он не знал, что здесь произошло, поэтому, как ни в чем не бывало, продолжал:

— Глянь, какой красавец — кер! Затопишь, Степан, как в бане сидеть будешь. В чем — в чем, а в печках знал когда-то толк!

Березовский быстро исчез.

— Нравится? — спрашивал Алексей Иванович. — Нет? Не доволен?!

Степан увидел аккуратную печурку, сваренную из листового железа. Лицо его прояснилось. Как все вспыльчивые люди, отходил он быстро. Поднял печурку, повертел, прикинул вес — не тяжела ли для охотничьих странствий. Кажется, нет, но хвалить не спешил. Когда убедился, что сварена она на совесть, железо стоящее, не ржавое, скупо улыбнулся:

— То, что надо охотнику. Пошли, далеко мне ехать, поздно уже.

— Все-таки я немного охотник! — Усы бурильщика дрожали от улыбки.

— Вот трубы, — сказал Костик. — Одну я даже сам сварил, ты не забудь мне рог!

Ветхая самодельная лодчонка стояла чуть повыше пристани, где берег был чистый. Мотор тоже под стать лодке — невзрачный, много поработавший. По двухцветной окраске некоторых деталей можно было определить: собран из двух моторов, но еще не отказывается служить рыбаку.

Степан откинул брезент, сложил вещи на настил с темными кружочками от недавно прошедшего дождя и укрыл их тем же куском брезента.

Кузьмич принес солярку. Степан поблагодарил, сказал:

— Жди зимы. Кто мне друг летом, тот самый надежный друг и летом и зимой… Ты, Кузьма, только речку мне не порти, нефть не пускай. Попортишь — всю буровую сожгу! — ни по лицу, ни по голосу Степана невозможно понять, в шутку это сказано или всерьез.

— За нефть в речке мне и без тебя дадут по шапке! — развел руками Кузьмич.

— Тебе нефть есть — идет зарплата, нет нефти — тоже деньги получаешь. А у меня есть рыба — сытый, нет рыбы — живи как знаешь.

— Иди к нам, устрою.

— У тебя все одно — глина да железо. Скучно, что за жизнь?

— Заводи, — сказал Алексей Иванович. — Нам спешить некуда, посмотрим, как твой мотор работает.

— Когда заведу, оттолкните лодку, — попросил Степан. — Мотор того, вредный. — Он пробрался на корму и пробормотал: — Долго отдыхал, работай теперь!

Вытащил кожаный ремешок из куженьки[11], служившей инструментальным ящиком. Ремешком он заводил мотор — стартера не было. Рванул шнурок — мотор чихнул сизым дымком. Дернул еще — нет даже чиха, мотор висел куском холодного железа. Степан снял пиджачок.

— Как ты бензин разводишь? Может, масла больше нормы? — спросил Алексей Иванович.

— Мало нельзя — быстро износится, где потом достану машину?

Мотор завелся на больших оборотах и взревел неожиданно резко в вечерней тишине. Лодка скрылась за поворотом. Стало тихо. Глухо ворчала буровая. Но к ее шуму настолько привыкли, что совсем не замечали. Микуль смотрел на волну и думал, что лодка прошла маленькая, а река долго не может успокоиться.

Волны тоскливо лизали песчаный берег.

Буровики направились к домикам — пора на боковую. А Микулю совсем не хотелось спать: оранжевый колонок, как и в первую ночь, запривередничал сегодня — бежит и манит в таинственные сумеречные урманы, на тихие лесные озерца, на малохоженые таежные тропы и поляны, которые плавают в светлой Вечности Белых Ночей. Истаяла Луна Нереста — с болотных озер, с нерестилищ рыба начала спускаться в большие реки для нагула. Со взрослой листвой, со стаями комаров и мошкары, с безветренными и знойными днями заступила Луна Запоров. Отнерестилась рыба речная, а карась на закрытых водоемах только приступил к своим игрищам.

Разгар Белых Ночей. Солнце на часок опускается за прибрежные березки и снова начинает свой путь, чтобы за короткое теплое лето вдохнуть жизнь в деревья и травы, в реки и озера, в больших и малых обитателей тайги.

Микуль в бледных сумерках бродил по сосновому бору: вот на таком же бору стоит Ингу-Ягун, только ягель там не такой богатый, как здесь. Что там делается сейчас? Всего месяц прошел, как уехал, а кажется — год назад. После вахты кое-как добирался до своей полки — железо выматывало все силы. И работал, кажется, впустую — нет никакой добычи, нефти нет! Тут, говорят, добыл нефть, не добыл, а деньги все равно дают. Вдруг вот целый год поработаешь — и не будет нефти? Сколько сил, времени, пота! — и все впустую. В Ингу-Ягуне как? Если я целый день ходил по лесу и ни зверя, ни птицы не подстрелил, никто мне за это деньги не даст — понимают люди: впустую я охотился, а пустота ничего не стоит. А тут вот зверя не промышляешь, черную воду не находишь, рыбу не ловишь, а зарплата идет. Чудно как-то получается, не по-ингу-ягунски! Правильную ли дорогу выбрал? Ведь охотнику всегда нужна удача, без удачи он не может жить. И на что ему жить! А здесь как быть? Удачи-то совсем не видно.

А в Ингу-Ягуне в это время года, бывало, ездил за карасями. Возьмешь самую что ни на есть ветхую сеть — и то, пока ставишь, поймаешь с десяток ярко-огненных чудо-карасей. Потом сядешь у костра в ожидании янтарной ухи — по тайге бредет осторожная тишина, и всем телом чувствуешь всевидящие глаза Белой Ночи, и замирает все живое, прислушиваясь к неслышному голосу природы. Это мгновение не подвластно времени, оно не может умереть, как не можешь умереть и ты.

И сердце вздрогнет и запоет бессмертную песню Земле и Жизни.

Если ты однажды пережил такое — тебе будет сниться эта необыкновенная ночь, и с яростной силой захочется пережить ее заново.

Микуль натыкался на бородатые стволы, опьяненный густым и горячим воздухом смолистого бора.

После отъезда Степана потянуло на вольную таежную жизнь: хочешь рыбы — садись в обласок, на охоту надо — бери ружье и в укромные лесные чаши. Захотел есть — разложи на берегу ручья маленький костер. А тут все по расписанию — и на работу, и с работы, и на обед. А у Степана худо-бедно, а приволье. Куда же он денется, когда охоты и рыбалки не будет? И Микуль не выдержал — на другой день не вышел на работу.